Пуппер с дальнего конца стола грустно смотрелна Таню и, невпопад отвечая на вопросы Джейн, обсасывал куриное крылышко. РитаШито-Крыто три раза исчезала неизвестно куда и три раза появлялась неизвестнооткуда. Жора пытался заговорить с Леной Свеколт, однако та не обращала на неговнимания, зато с большой тревогой смотрела на Шурасика, одичалого и грустного,который боялся оставаться один в магпункте и вообще боялся всего и всех. Он непомнил даже своего имени.

– Хех! Женщины любят страдальцев, если,разумеется, у тех хватает ума страдать романтично и без нытья! – сказалКате Лотковой Баб-Ягун.

– Ага… Передай мне, будь любезен,пирожное! – попросила Катя.

Ягун передал ей пирожное и с тем же замечаниемобратился к Тане. Ему не нравилось, когда его хорошие реплики протухали безотклика. Таня же, как собеседница, была для Ягуна предпочтительнее Лотковой, даи понимала его лучше. Вот только любил он все равно Катьку. Ну не странно ли,что любовь и дружба находят разных адресатов?

– Ты Жикина давно видела? Странный онкакой-то стал, – продолжал Ягун.

Таня кивнула, соглашаясь. Ее саму удивляло,как резко изменился Жикин. Лицо обрюзгло и похудело. Возле рта обозначилисьобвисшие мешочки. Когда он морщился или кривил рот – выходило как-то особеннонеприятно.

– Прямо совсем другой человек, –сказала Таня.

– То-то и оно, мамочка моя бабуся! Этотолько кажется, что люди меняются медленно. Иной человек двадцать лет с однимлицом ходит – и время его не берет, а потом какой-то месяц-два – и совсемдругой. Не узнаешь.

– И что, как ты думаешь, людей портит?

– Все портит. Скорбь, горе, особеннобольшое – это само собой. Часто успех портит. Зажирается человек, мельчает.Душа жирком подергивается. В глазах и в тех жир булькает.

– А у Жикина какой успех? То, что он тестлучше других прошел? – спросила Таня.

Ягун пожал плечами.

– Вот уж не знаю. Странные порой штукипроисходят. Взять хоть Шурасика! Ты же его видела? Ходит как тень, ничего непомнит. Жестикуляция новая появилась. Тест провалил. И еще одна вещь меняозадачивает. Никому не скажешь?

– Не-а.

– Я, мамочка моя бабуся, люблю народецподзеркаливать. Вроде как ныряешь с вышки и теряешься в чужом сознании. Образы,мысли, скрытые желания, страхи. Это раньше Шурасика невозможно былоподзеркалить. Ползешь по льду – и ни одной трещинки. Даже ночью. Не пускает всознание – блоки ставит. А теперь подзеркаливай – не хочу. Зато в сознанииточно кто с тряпочкой походил: все важные места затерты. Странно, да?

– Странно. А Жикин?

– А Жикин раньше прозрачный был какстеклышко. Самовлюбленные петухи – они все прозрачные… Зато теперь Жорик кактанковая башня стал. Хоть зубами грызи, хоть головой стучись – дохлое дело.

Таня серьезно взглянула на Ягуна. Она невольновспомнила свой странный разговор с Жикиным.

– И что ты обо всем этом думаешь? –спросила она.

– Да так, есть одна мыслишка, на троечкус прицепиком… Вот только времени нет ее до конца додумать, – уклончивоответил Ягун.

Глеб, сидя за отдельным столиком, что-торисовал, грызя карандаш. Окружающего мира для него словно не существовало. Затов окружающем мире Глебом очень даже интересовались. Бэд-Фэт-Рэт, ковыряяпальцем в зубах, попытался нагло заглянуть ему через плечо. Бейбарсов, необорачиваясь, досадливо пошевелил пальцами. Узкий галстук на шее у Бэд-Фэт-Рэтапревратился в тонкую серебристую змею, скользнувшую Рэту за ворот. И насколькоТаня могла догадываться, змейка была не безобидным ужом.

В целом ужин, как уже отмечалось, прошелнедурно. Правда, ближе к концу ужина произошел неприятный инцидент. Прун выпилслишком много пива, и его потянуло на ратные подвиги.

– Эй, рюский мюжик, подойти сюда! –поморщился Прун, поманив пальцем Гуню Гломова.

– Чего? – не понял Гуня. Он всегдавключался медленно, зато и выключался долго.

– Ты что, обнаглел, мюжик? Я знаюанглийский бокс! Я буду щелк-щелк тебя по фэйс! – сказал Прун.

Он отложил сглаздамат и встал в стойку. Гунянеуклюже выбрался из-за стола.

– Гломусик, только не надо крови! Сотворис ним что-нибудь мирное, – поморщилась Гробыня, укоризненно погрозив Гуневилкой.

Гуня покорно кивнул. В следующую минуту Прун,завернутый в скатерть-самобранку, сидел на полу и мог вращать только глазами.Во рту у него торчала индюшачья нога, которую Гуня использовал как кляп.

Трибуны постепенно наполнялись. Болельщикиприбывали сплошным потоком, о чем сообщали непрекращавшиеся вспышки ГраальГардарики . Усыня, Горыня и Дубыня, расставленные Семь-Пень-Дыром по секторам,следили за порядком. Чтобы их никто не сглазил, Семь-Пень-Дыр настоял, чтобыгиганты облачились в заговоренные панцири.

Билеты на матч так и не были напечатаны –некому было этим заняться, потому вход автоматически стал свободным. По старойпривычке Горыня, Дубыня и Усыня продолжали собирать копченые окорока, ветчину,фляги с вином и все, что имело для них ценность.

Без пяти десять Ягун деловито залез на пылесоси проверил, хорошо ли закреплен в петлице серебряный рупор.

– Раз, два, три… Проба горла, пробаязыка! Надеюсь, вы меня слышите так же хорошо, как я вас вижу? С вами Баб-Ягун,неунывающий и милый играющий комментатор. Рост сто восемьдесят четыресантиметра, вес семьдесят два килограмма. Если кого интересует мое личноерасписание, запоминайте… Заправка пылесоса – с двух тридцати до трех.Естественно, дня, не ночи. Автографы с трех до пяти. Личное общение с пяти досеми. Деловые встречи с семи до девяти. Свидания с девяти до одиннадцати…Информация для недоброжелателей – этих подленьких, меленьких типов! Запуком вменя можно швырнуть строго с одиннадцати до половины двенадцатого. В это времяя всегда надеваю панцирь. А, совсем забыл! Передача записок от поклонниц влюбое удобное время хоть купидонами, хоть лично…

Катя Лоткова бросила на Ягуна недовольныйвзгляд.