в надвинутой на лоб фуражке, мокрой, как хлющ, гимнастерке — так и не надел плащ с капюшоном, который настойчиво предлагал Данченко, — Зимарёв покалывал шпорой уставшего коня. Пограничники ехали молча. Девушкин жевал незажженную папироску, Петухов заметил:

— Мундштук измочалишь, Митя. Закурил бы, чем мучиться.

— Нельзя.

— Чего там нельзя! Дождь шпарит, туман, кто огонек заметит? У нас на фронте действительно огонек с самолета видно.

— «У нас»! — буркнул Девушкин.

Петухов смутился.

— Обмолвился, привык к своей роте.

Девушкин промолчал, сунул в карман папироску.

— Огонек не заметят, а дымок учуять могут, — пояснил Говорухин.

— У них, Пиша, нюх почище собачьего?

— Не в том дело, Кинстинтин. Пограничник всегда думать должен, чтобы себя не выдать, а врага разглядеть. А это не просто. Враг тоже не лопух, соображает, что к чему, отчего и зачем. Не с дураками дело имеем. Дураков ловить — ума не надо. Но таких зверюг, как эти…

— Откуда знаешь, какие они? Может, такие же ребята, как мы?

— Ну, нет! Зверь матерый…

Конь Говорухина оступился, проводник едва не упал. Пришпорив, потрепал коня по холке, словно извиняясь за причиненную боль, и вздохнул:

— Нагана бы сюда… Он бы сразу взял след. Хороший был пес.

— Другого воспитаешь, — утешил Седых. — Скажи, Пиша, начистоту: ты как насчет бифштекса с луком?

— Че-го?!

— И пивца. Пару кружек, больше не надо.

— За такие шуточки — тебе бы по шее…

Пограничники спокойны, не ощущалось напряжения, какое обычно бывает перед боем. Петухов это отметил. Товарищи ничем не отличались от фронтовиков, бывалых солдат, да они таковыми и были: служба на границе требовала постоянной готовности, боестолкновения происходили часто, это давно уже стало системой и воспринималось как само собой разумеющееся. Даже первогодки быстро привыкали к напряженной обстановке, становились настоящими солдатами.

Начальник заставы разговаривал со старшиной вполголоса, чтобы не слышали бойцы, делился соображениями о затянувшемся марше: предстоящая схватка с бандитами Зимарёва не волновала — нарушителей нужно настичь, разведать их расположение, разгадать планы, а уж потом решать, что делать дальше: бой не представлялся сложным, пограничники бывали и не в таких переделках — иное дело гоняться за бандитами по тайге; догнать их не просто.

— Как думаешь, Петр, есть у них заводные лошади?

— Похоже, мают, товарищ капитан. Идут без привалов ходко, большие переходы делают, без сменных лошадей такое не получится.

— У нас заводных коней нет, а идем.

Зимарёв задумался. Пожалуй, Данченко прав, и, если так, банду настичь трудно.

— Товарищ капитан, — доложил боец из головного дозора. — Следы пропали!

— То есть как это — пропали?!

— Кончились. Нигде не видать.

Пограничники подъехали к узкой речушке, игравшей на перекатах: с мокрого камня спрыгнула жирная лягушка. Старшина слез с коня, нагнулся.

— Дурней себя ищут — по воде шли.

— Это несомненно. Но куда — вот вопрос? Вверх по течению? Вниз? Перебрались на тот берег или прошли метров двести да и вернулись, чтобы нас запутать? Этот ребус нужно побыстрее решить, время идет!

Уловку нарушителей разгадал Говорухин. По едва заметным приметам, побродив с полчаса вдоль берега, он определил, что бандиты направились вверх по течению, трижды переходили реку вброд, двигались вдоль берегов по воде, стремясь запутать преследователей, направить их по ложному следу.

— Не ошибаешься, Говорухин?

— Никак нет, товарищ капитан! Высмотрел я ихние следочки, крутились, крутились, а все же оставили.

— Спасибо, Пимен. Выходит, и без Нагана справился…

Говорухин тяжело вздохнул. Проводника не узнать, осунулся, под глазами синева, взгляд сумрачный.

— Ты, Пиша, не заболел ли? — спросил Петухов.

Говорухин покачал головой:

— Нагана жалко. Какого пса загубили, сволочи!

— Другую собаку получишь, не горюй.

— Эх, Кинстинтин! Ты, если хорошего друга потеряешь, замену найдешь?

— Сравнил! Собака не человек.

— Одно и то же. Живое, доброе…

— Для кого как. Наган не больно добреньким был, с нарушителей портки спускал, а вместе с ними и шкуру.

— Служба. Должность такая.

К вечеру пограничники выбились из сил, Данченко сказал Зимарёву:

— Надо отдохнуть часок, товарищ капитан.

— Хорошо бы, да нельзя. Не догоним.

— Коней потеряем…

— Пешком пойдем. Лучше коней лишиться, чем нарушителей упустить…

— Так-то оно так… — Старшина умолк.

Кадровый пограничник прекрасно понимал: потерять в тайге нарушителей значит не выполнить святую обязанность пограничников — задержать врага во что бы то ни стало, хотя бы ценой собственной жизни; любыми способами, любыми средствами проникший на территорию страны враг должен быть обезврежен. Зная это, Зимарёв понимал, что Данченко прав, придется остановиться. Ничего не поделаешь, у нарушителей преимущество — они ведут в поводу сменных «заводных» лошадей и время от времени пересаживаются на них.

— Старшина! Тридцать минут отдыхать. Коней не расседлывать…

Повалившись на мокрую траву, пограничники забылись тяжелым сном, бодрствовали, превозмогая дремоту, только часовые.

— Гвардия, подъем! — Данченко потряс за плечо Петухова. — Кончай ночевать.

Петухов тяжело поднялся, зевнул, протирая глаза. Вытер мокрое лицо.

— Дождь лупит. Вот напасть!

— Дождь ни при чем, — прохрипел Седых. — Ты носом в луже лежал.

— Врешь!

— Истинно, истинно, — поддержал проводник. — Я думал, ты воды нахлебаешься. Рот распахнул, как таймень на берегу, и храпишь. А водичка течет…

Петухов промолчал — отвечать насмешникам не было сил.

Над островерхими сопками робко брезжил рассвет, а в глубоком распадке сумрачно. Пограничники ехали шагом. Зимарёв ожесточенно тер щеки, отросшая щетина колола ладонь, капитан чертыхался — командир должен быть всегда тщательно выбрит. На следующем привале нужно обязательно побриться, но когда он будет, привал?!

Далекий звук долетел из-за гор, за плотной пеленой туч гудел самолет. Зимарёв поднял голову к сизому небу, скользя взглядом по низко нависшим тучам. Смотрели вверх, следя за невидимым самолетом, и пограничники.

— Тоже нарушителей ищет, — сказал Зимарёв.

— Точно, товарищ капитан. Но видимость… Дожди обложные

Начальник заставы дернул поводья.

— Вперед.

Гул самолета испугал, бандиты замерли в седлах; рокот мотора медленно уплывал вдаль, нарушители озадаченно переглядывались. Маеда Сигеру насупился:

— Не хорсё. Очинно не хорсё.

— Чего спужались? — прикрикнул на бородатых сподвижников Мохов. — Летчик ни хрена не увидит.

Горчаков не разделил оптимизма атамана. Встревожился и Лахно, догнавший отряд с горсткой своих людей — остальных перебили на границе, вышколенный унтер молчал, но многое читалось, в его глазах.

Горчаков приказал продолжать движение.

— Мы выполним приказ, чего бы это ни стоило.

— Простите меня, недостойного, — взволнованно проговорил Господин Хо. — Но эта ласточка наведет коршунов, небеса обрушат на нас огонь. И…

Горчаков вскипел, Маеда Сигеру произнес несколько слов, и хунхуз покорно склонил голову.

— Слушаюсь. Будет исполнено, господин.

Японец повернулся к Горчакову:

— Все хорсё. Будем двигаться.

— Не дюже печальтесь, Сергей Александрович. Подумаешь, самолет! Эка невидаль. Пусть себе шастает хоть до вечера: тайга-матушка нас укроет, — утешил Мохов.