— Во! Дельно. Только атамана не тревожь. Подкатись к крале, умасли — баба ушлая, все как есть выложит.

— Да что Ганка знает? — засмеялся Венка. — Чашку с ложкой да суп с картошкой? Лопух ты, братень!

— Знает. Ночные кукушки у мужей немало выведывают. Ночью мужик добрый, сердце мягкое — все секреты выложит, что хошь посулит. Ночью бабы сильные, любая свое возьмет, ежели, к примеру, не дура да обличьем и статью вышла.

— Нет уж, с Ганной я толковать не стану. Желаешь, валяй сам, опосля расскажешь, что она тебе прокуковала.

Светлые глаза Савки озорно заблестели.

— А неплохо бы с ней ночушку скоротать где-нито в заимке. Ух, ожгла бы! Не хуже крапивы.

— Мели Емеля! Атаман дознается, он из тебя пыль повыбьет.

— Ниче. Не пужай…

— На кой ляд мне тебя пужать? Я тебя упреждаю.

— Ниче. Живы будем — не помрем.

Ефрем, слушая братьев, зубы сомкнул, от Савкиных вопросов ныла душа; Зыкову-старшему давно за седьмой десяток перевалило, седой, как бирюк, нелегко ему даются дальние переходы, побаливает бок, мозжит грудь, помятая в юности шатуном-медведем. Сильно покалечил тогда охотника стервятник. Матерущий был, дьявол, насилу удалось его завалить.

А дома молодая женка, ребенчишко опять же…

Ефрем горько вздохнул.

XII

В ПЕТЛЕ

Ночь прошла спокойно, с рассветом отряд двинулся в путь, а вечером едва не погиб: несмотря на меры предосторожности и тщательную разведку местности, в ущелье Горячий Ключ неожиданно нагрянули пограничники.

Колонну разорвал взрыв — со скалы метнули гранату, затрещал пулемет, застукали беспорядочные выстрелы, нарушители бросились назад, и только сгустившийся мрак спас их от уничтожения.

Пограничники не преследовали нарушителей, рассчитывая загнать их в ловушку и взять живьем. Спустя время нарушители остановились. Убитых и раненых, к удивлению Горчакова, не оказалось, а он-то решил, что все пропало, — удар был внезапным, пограничники появились там, где только что прошел головной дозор.

— Велик бог земли русской, — облегченно сказал Горчаков. — Я думал: конец. Слава богу, обошлось. Теперь, — обратился он к Маеда Сигеру, — надо решить, куда идти. Ситуация изменилась.

Горчаков и Сигеру спешились, к ним присоединился Лахно. Подошел запыхавшийся Мохов.

— Секретничаете?! Почему без меня? Рано со счетов списываете, господа хорошие, я еще пригожусь.

— Как можно, Арсений Николаевич!

— Ладно, ладно, я не обидчивый.

Горчаков поискал взглядом Господина Хо — может, и его позвать? Маеда Сигеру заметил это, но промолчал. Совет продолжался недолго, всех тревожило одно: преследование вынудило отряд повернуть на юго-восток, вместо того чтобы двигаться строго на север.

— Приходится изменить маршрут. Дорога в заданный пункт перерезана, остается использовать запасной вариант, двигаться кружным путем, — доложил Горчаков. — Это потребует максимального напряжения сил, дополнительной затраты времени, однако задача вполне выполнимая.

— Вопросик имеется, — проговорил Мохов. — Дерьмовый, но жгет, как блоха. Куда мы, собственно, идем?

— То есть как — куда?! В заданную точку.

— В заданную. Так, так…

— Странный тон, Арсений Николаевич. Вас что-то не устраивает?

Мохов прикусил язык. Раздраженный, невыспавшийся Горчаков приказал готовиться к движению. Мохов ушел, пощелкивая плетью по замызганному сапогу.

Снова потянулась нескончаемая тайга, конники взбирались на сопки, ныряли в распадки, переходили вброд бурные ручьи. Разговоры прекратились, даже балагур Венка умолк, только хунхузы изредка перебрасывались короткими фразами.

Теперь нарушители стали куда как осторожнее, вперед высылали дозор, Горчаков, в бинокль ощупывая лесные дали, часто останавливался. Спутники боязливо озирались: пограничники могут появиться в любую минуту, а встреча с ними хорошего не сулит, второй раз не повезет…

Вечером дозорные сообщили: дальше идти нельзя — за сопкой пограничники. Горчаков с пристрастием допросил бывших в дозоре Окупцова и Венку. Горбоносый Окупцов, помаргивая белесыми ресницами, доложил, как едва не был замечен красными. Напуганный, он пытался скрыть страх, жирные, поросшие медной щетиной щеки мелко подрагивали:

— Чуток не узрили меня, стерьвы. В аккурат питались, потому и не засекли. Главное — собаки с ними, слава господу, ветер от них дул, не то б…

— У вас все?

— Харч у них добрый, — проговорил Венка. — Сало жрут.

Горчаков грубо оборвал парня, коротко посоветовавшись с Маеда Сигеру, поднял отряд… Шелестел по листьям мелкий дождь, между сопок плутал ветер.

Ежеминутно ожидая столкновения с пограничниками, Горчаков поглядывал на Сигеру, но широкое лицо японца было спокойным, и Горчакову становилось неловко — капитан рискует наравне со всеми, но вида не подает. Завидная выдержка.

А Маеда Сигеру волновался не меньше Горчакова. Понимая, что преследование продолжается и схватка с пограничниками неминуема, он готовился к ней, тайно взывая к богам, — теперь, когда преследуемые пограничниками нарушители метались по бескрайней тайге, японец осознал всю опасность и бесперспективность затеянной акции. Но капитан не отчаивался, мысленно прощаясь с родиной и близкими людьми, он готовился достойно встретить смерть. Нащупав на поясе короткий самурайский меч, с помощью которого истинные рыцари духа покидают сей греховный мир, удаляясь в юдоль вечного блаженства, японец успокоился. С чувством собственного превосходства посматривал он на погруженного в тревожные думы Горчакова. Всегда подтянутый, командир отряда сутулился в седле, Сигеру поморщился.

— Не хорсё, господин Горчаков. Очинно не хорсё.

— А кому сейчас хорсё? — злобно буркнул Горчаков, японец не оскалил, как бывало, белоснежные зубы, перешел на английский:

— Вам бы следовало подтянуться, сэр. Доверие командования императорской армии ко многому обязывает. Офицер обязан вдохновлять подчиненных и тем самым способствовать выполнению поставленной задачи.

— С какой стати вы напоминаете мне о прописных истинах, капитан?

— Не сердитесь, господин Горчаков, но мне показалось, что плавное течение ваших мыслей нарушено, вы чем-то серьезно озабочены. «Это весьма прискорбно», — подумал я. Ничто не должно отвлекать солдата на тропе войны. Ничто. Самурай обязан думать только о полученном задании, остальное несущественно.

Горчаков сухо заметил, что самураем не является. Японец возразил: в известном смысле командир отряда может считать себя таковым, ведь он выполняет боевой приказ армии Ямато. Горчакову стало смешно: любопытно, как капитан поступит, если задание полковника Кудзуки все же выполнить не удастся.

— Будет не хорее, — сказал по-русски Маеда Сигеру. — Очинно не хорсё. — И снова перешел на английский: — Придется прибегнуть к харакири. Если так случится — я поступлю как самурай. Меч всегда при мне, я не расстаюсь с ним. Одно тревожит: хватит ли силы выполнить установленный ритуал, сумею ли сделать второй разрез, не потеряю ли сознание после первого взмаха меча — продольного?

— У русских офицеров есть отличный способ — пуля в лоб. Быстро, а главное, надежно. Веселенькую проблему обсуждаем, капитан!

— О, да! Не хорсё. Очинно не хорсё…

Зубы Сигеру блеснули. Придерживая коня, он поравнялся с Лахно, пропустил мимо себя остальных. Окупцов