Они не ответили. Они не обязаны были отвечать. Они были —полевая жандармерия.

— Отведите его туда, где все остальные, — сказал первыйофицер. — Слышите, он говорит по-итальянски с акцентом.

— С таким же, как и ты, сволочь, — сказал я.

— Отведите его туда, где остальные, — сказал первый офицер.

Меня повели мимо офицеров в сторону от дороги на открытоеместо у берега реки, где стояла кучка людей. Когда мы шли, в той сторонераздались выстрелы. Я видел ружейные вспышки и слышал залп. Мы подошли. Четвероофицеров стояли рядом, и перед ними, между двумя карабинерами, какой-то человек.Немного дальше группа людей под охраной карабинеров ожидала допроса. Еще четырекарабинера стояли возле допрашивавших офицеров, опершись на свои карабины. Этикарабинеры были в широкополых шляпах. Двое, которые меня привели, подтолкнулименя к группе, ожидавшей допроса. Я посмотрел на человека, которогодопрашивали. Это был маленький толстый седой подполковник, взятый в колонне.Офицеры вели допрос со всей деловитостью, холодностью и самообладаниемитальянцев, которые стреляют, не опасаясь ответных выстрелов.

— Какой бригады?

Он сказал.

— Какого полка?

Он сказал.

— Почему вы не со своим полком?

Он сказал.

— Вам известно, что офицер всегда должен находиться присвоей части?

Ему было известно.

Больше вопросов не было. Заговорил другой офицер.

— Из-за вас и подобных вам варвары вторглись в священныепределы отечества.

— Позвольте, — сказал подполковник.

— Предательство, подобное вашему, отняло у нас плоды победы.

— Вам когда-нибудь случалось отступать? — спросилподполковник.

— Итальянцы не должны отступать.

Мы стояли под дождем и слушали все это. Мы стояли противофицеров, а арестованный впереди нас и немного в стороне.

— Если вы намерены расстрелять меня, — сказал подполковник,— прошу вас, расстреливайте сразу, без дальнейшего допроса. Этот допрос нелеп.— Он перекрестился. Офицеры заговорили между собой. Один написал что-то налистке блокнота.

— Бросил свою часть, подлежит расстрелу, — сказал он.

Два карабинера повели подполковника к берегу. Он шел поддождем, старик с непокрытой головой, между двумя карабинерами. Я не смотрел,как его расстреливали, но я слышал залп. Они уже допрашивали следующего. Этотоже был офицер, отбившийся от своей части. Ему не разрешили дать объяснения.Он плакал, когда читали приговор, написанный на листке из блокнота, и они ужедопрашивали следующего, когда его расстреливали. Они все время спешили занятьсядопросом следующего, пока только что допрошенного расстреливали у реки. Такимобразом, было совершенно ясно, что они тут уже ничего не могут поделать. Я незнал, ждать ли мне допроса или попытаться бежать немедленно. Совершенно яснобыло, что я немец в итальянском мундире. Я представлял себе, как работает ихмысль, если у них была мысль и если она работала. Это все были молодые люди, иони спасали родину. Вторая армия заново формировалась у Тальяменто. Онирасстреливали офицеров в чине майора и выше, которые отбились от своих частей.Заодно они также расправлялись с немецкими агитаторами в итальянских мундирах.Они были в стальных касках. Несколько карабинеров были в таких же. Другиекарабинеры были в широкополых шляпах. Самолеты — так их у нас называли. Мыстояли под дождем, и нас по одному выводили на допрос и на расстрел. Ни один издопрошенных до сих пор не избежал расстрела. Они вели допрос с неподражаемымбесстрастием и законоблюстительским рвением людей, распоряжающихся чужойжизнью, в то время каких собственной ничто не угрожает. Они допрашивали сейчасполковника линейного полка. Только что привели еще трех офицеров.

— Где ваш полк?

Я взглянул на карабинеров. Они смотрели на новыхарестованных. Остальные смотрели на полковника. Я нырнул, проскочил между двумяконвойными и бросился бежать к реке, пригнув голову. У самого берега яспоткнулся и с сильным плеском сорвался в воду. Вода была очень холодная, и яоставался под ней, сколько мог выдержать. Я чувствовал, как меня уноситтечением, и я оставался под водой до тех пор, пока мне не показалось, что я ужене смогу всплыть. Я всплыл на поверхность, перевел дыхание и в ту же минутуснова ушел под воду. В полной форме и в башмаках нетрудно было оставаться подводой. Когда я всплыл во второй раз, я увидел впереди себя бревно, и догналего, и ухватился за него одной рукой. Я спрятал за ним голову и даже не пыталсявыглянуть. Я не хотел видеть берег. Я слышал выстрелы, когда бежал и когдавсплыл первый раз. Звук их доносился до меня, когда я плыл под самойповерхностью воды. Сейчас выстрелов не было. Бревно колыхалось на воде, и ядержался за него одной рукой. Я посмотрел на берег. Казалось, он очень быстроуходил назад. По реке плыло много лесу. Вода была очень голодная. Мы миновалиостровок, поросший кустарником. Я ухватился за бревно обеими руками, и онопонесло меня по течению. Берега теперь не было видно.

Никогда не знаешь, сколько времени плывешь по реке, еслитечение быстрое. Кажется, что долго, а на самом деле, может быть, очень мало.Вода была холодная и стояла очень высоко, и по ней проплывало много разныхвещей, смытых с берега во время разлива. По счастью, мне попалось тяжелое бревно,которое могло служить опорой, и я вытянулся в ледяной воде, положив подбородокна край бревна и стараясь как можно легче держаться обеими руками. Я боялсясудорог, и мне хотелось, чтобы нас отнесло к берегу. Мы плыли вниз по реке,описывая длинную кривую. Уже настолько рассвело, что можно было разглядетьприбрежные кусты. Впереди был поросший кустарником остров, и течениеотклонялось к берегу. У меня была мысль снять башмаки и одежду и достигнутьберега вплавь, но я решил, что не нужно. Я все время не сомневался, чтокак-нибудь попаду на берег, и мне трудно придется, если я останусь босиком.Необходимо было как-нибудь добраться до Местре.