Что это могло значить для Элизабет? Должна ли она была отказать в этом случае Энтони, предложив ему обратить внимание на несчастную мисс Флетчер, и так пережившую слишком много, чтобы теперь лишиться и последнего близкого человека? Пожалуй, это было бы честно и очень красиво. Почти как в женских романах, столь любимых Эмили. Вот только в них герои, помучавшись в разлуке несколько лет — или даже десятков лет — и сделав несчастными абсолютно всех, в итоге осознавали свои ошибки и пытались начать новые жизни уже с любимыми. Элизабет всегда раздражала подобная глупость и огорчали потерянные по ее вине годы, которые герои могли провести совсем по-другому. Так неужели же и она хотела поступить, как они? Если Энтони все же любит ее, а не Ребекку, если именно с ней хочет создать семью и провести — рука об руку — всю жизнь…

Нет, она не отвернется! Пусть будет стыдно, пусть будет жалко Ребекку, но Элизабет имела на Энтони ничуть не меньше прав, чем соперница! Потому что…

Великий боже, потому что она любила его всей душой и не представляла себе будущего без него!

Энтони…

— И все же я прошу тебя позволить мне самой во всем разобраться! — твердо сказала Элизабет. — Ты знаешь, что, несмотря на доверчивость, я способна отличить хорошего человека от дурного и не поддаться на уловки последнего. Я обещаю быть очень осторожной и осмотрительной, но, пожалуйста, не мучай ни меня, ни папу своими нападками. Мне совершенно не хочется, чтобы вы разругались с ним, а ты сам видишь, что в своей благодарности он способен зайти далеко. Я понимаю, что ты защищаешь меня, но не желаю становиться причиной вашего с ним разрыва. Поверь, это отравит мое существование куда сильнее, нежели сватовство мистера Рида!

Эшли помолчал, очевидно, взвешивая ее слова и решая, стоит ли им поддаваться. Потом поднес руку Элизабет к губам.

— Хорошо, я сделаю так, как ты хочешь, кузина Лизбет, — пообещал он. — Ты права: я лелеял лишь собственные амбиции, забывая, что вы взрослые люди, способные сами за себя постоять. Отныне я не стану докучать вам своими капризами, однако не проси меня быть таким же милым с этим выродком, посмевшим посягнуть на твою чистоту! Такой, как он, никогда не оценит ее по достоинству! И не сможет дать тебе то, чего ты заслуживаешь!

С этими словами он покинул библиотеку, а озадаченная Элизабет вернулась в столовую. Заверила отца, что Эшли понял свою ошибку и больше не доставит ему подобных сегодняшним неприятностей. Томас Уивер выразил надежду на благоразумие племянника, хотя, казалось, сам в него ни на секунду не поверил. Но Элизабет сейчас волновало совсем другое. Она должна была поговорить с Ребеккой по душам и выпытать у нее отношение к Энтони Риду и откладывать эту беседу не могла. Поэтому извинилась перед оставшимися за столом отцом и мачехой и поспешила наверх, в комнату Ребекки.

Наверное, укроти она любопытство хоть ненадолго, или задержи ее отец каким- нибудь вопросом, или попадись ей по дороге Эмили, готовая для защиты подруги вызвать Эшли на дуэль вместо отца, и ничего не случилось бы. Но Элизабет подошла к приоткрытой двери как раз в тот момент, когда Ребекка, уткнувшись лицом в плюшевого щенка, принялась со слезами упрекать кого-то воображаемого:

— Ты же обещал!.. Обещал, что мы поженимся, как только ты вернешься!.. А сам!.. Я же жду и жду, а ты!.. Не веришь?.. Или бросил?!.. Я знаю, я виновата, но!.. Как я без тебя?!.. Зачем?!..

Элизабет одеревеневшей рукой прикрыла дверь. С трудом заставила себя разжать пальцы и долго тупо смотрела на ладонь, не чувствуя ничего, кроме душевного холода. Сама не поняла, как оказалась в своей спальне: глаза не видели, а ноги словно бы разучились ходить. И лишь звук поворачиваемого в замке ключа заставил принять действительность.

Мисс Флетчер и мистер Рид помолвлены. И все, что он говорил Элизабет, было ложью. Одной большой безжалостной ложью. А она…

Она…

Элизабет упала на кровать и безнадежно разрыдалась.

* В Англии в XIX веке мужчине было запрещено жениться на вдове брата.

У Энтони было мрачное предчувствие. Незаконченный разговор с Элизабет не давал ему покоя в течение всего времени отсутствия в Кроукомбе, сказавшись на общем настроении и сделав пилюлю первого поражения особенно горькой.

Пусть даже проиграли они лишь битву, а вовсе не войну, будущее не давало особых поводов для оптимизма.

Началось все с того, что свидетели, напуганные исчезновением Френсиса Картера, принялись массово отказываться от своих показаний. В строю остались лишь те, кто на фабриках Мортона понес слишком большие потери и кому некуда было отступать. Все красноречие Энтони разбивалось о безграничный ужас в глазах несчастных работяг, для которых смехотворная зарплата была единственным способом выжить и прокормить семью. Энтони понимал, что, поднявшись против хозяина, они рисковали в дальнейшем не найти новой работы и лишиться даже самого скудного дохода, поэтому сильно не давил, надеясь все же на выступление их предводителя.

Однако мистер Картер в здании суда так и не появился. Этим в полной мере воспользовался адвокат Уильяма Мортона, разгромив и без того слабую обвинительную базу и растоптав оппонента без особых усилий. Впрочем, последнее было предсказуемо, и Энтони знал, чем закончится слушание, едва увидел на месте прокурора Седрика Гордона — человека, не выигравшего за свою карьеру ни одного дела и каким-то необъяснимым образом удерживающегося в этой должности. Было ясно, что с его назначением на этот процесс тоже подсуетилась команда обвиняемого, и, если бы не выступление Энтони, Уильям Мортон вышел бы из зала суда свободным человеком.

К счастью — или к несчастью Мортона — барристер Рид среди коллег имел столь безупречную репутацию, что к его мнению не могли не прислушаться, а собранные им пусть и за столь короткий промежуток времени доказательства злодеяний обвиняемого вынудили судью отложить принятие решение до прояснения окончательной картины событий.

Наверное, при сложившихся обстоятельствах Энтони мог бы записать и это слушание себе в актив, если бы не понимал, что больше ему предъявить суду нечего. Разве что отец Джозефа пересмотрит свои приоритеты и предъявит Мортону обвинение в нанесении его сыну увечий. Тогда, конечно, и все остальные показания приобретут совершенно иной вес. Пока же дело выглядело так, будто горстка проштрафившихся рабочих решила отомстить своему нанимателю и устроила против него заговор. Уильям же Мортон представал перед судом едва ли не ангелом, заботившимся о своих подопечных так, как мать не заботится о новорожденном.

Слово же аристократа, вне всякого сомнения, склонило бы чашу весов в их пользу.

Вторым козырем Энтони мог бы стать Френсис Картер, если бы только его удалось разыскать, а это было делом, несомненно, еще более тяжелым, чем первое, хотя бы потому, что отец Джозефа был жив, а вот в здравии мистера Картера Энтони вовсе не был уверен. И все же тот три недели отсрочки до следующего слушания, что дал судья, он собирался посвятить самым плотным поискам и уговорам. Но сначала должен был закончить одно дело. И ради него Энтони спешил сейчас в Кроукомб, надеясь только, что неудача в суде не распространится и на куда более важные вещи. Однако чувство тревоги не покидало его всю дорогу, и даже Джозеф, поначалу в голос возмущавшийся продажной английской системой правосудия, под конец присмирел и предложил старшему товарищу забыть про этот процесс, где он выступал как частное лицо и вовсе не обязан был гробить себя из-за чужих проблем.