— Да так, — протянула Лена, включая утюг, —просто интересно.

Но Туся была попроще, поэтому раскрыла рот и сообщила:

— Жалованье нам не заплатили, вчера расчетный деньпрошел.

— Ничего, ничего, — быстро влезла Лена, —ерунда, с голоду не дохнем, вот Элеонора Андреевна вернется…

Я вздохнул.

— Простите меня, я совершенно забыл. Хозяйка велела свами расплатиться, а у меня все из головы вон. Напомните только, о каких цифрахидет речь?

Женщины назвали суммы. Я сходил наверх, вытащил из сейфаденьги, отдал им, забрал у них расписки, вновь полез в сейф и вновь уронил напол плоский конверт со словами «Мое завещание». Положив его в самом дальнемуглу, я пошел одеваться.

К театру мы с Николеттой подкатили за пять минут доспектакля. Маменька обожает опаздывать на подобные мероприятия. Приехать первойи скромно жаться возле колонны — это не для нее, Николетта привыкла быть вцентре внимания, поэтому применяет совсем другую тактику. Вот зрителирасселись, гаснет свет, и тут, одновременно с актерами, появляется моя маменькаи начинает пробираться к своему месту, не забывая при этом хорошо поставленнымгромким голосом вещать:

— Ах, простите, наступила вам на ногу, так неловко. Ой,извините, подвиньтесь, пожалуйста. О-о-о, Натали, привет! А-а-а, Элен, и тыпришла…

Взгляды девяти зрителей из десяти прикованы в этот момент кней, а не к несчастным лицедеям, пытающимся изобразить нечто на сцене.Естественно, Николетта шикарно одета и, ощущая завистливые взгляды женскойполовины зала, чувствует себя совершенно счастливой.

Но сегодня меня ожидал сюрприз. Очевидно, Кока, увидав, чтонарод задерживается, велела начать спектакль чуть позже. В гардеробе,маленьком, тесном, толпилось много зрителей. Добрых три четверти из них явеликолепно знал. Завсегдатаи салонов, тусовок, вернисажей и премьер. Такназываемый высший свет. Когда-то, в прежние времена, вход в него был открытнемногим. Конечно, богатство хорошо, но не оно являлось критерием принятиячеловека в узкий круг избранных. У дворян имелось Дворянское собрание, у купцов— Купеческое. Вы могли иметь в кармане дырку от бублика, но, являясь Голицыным,Вяземским или Оболенским, спокойно присутствовали на балах.

Сейчас ситуация слегка изменилась. Высший свет перестал бытьединым. Ныне он распался на отдельные части. Есть круг, где проводят времяполитики мира сего, имеется артистическая тусовка, салоны, где резвятсяхудожники, манекенщицы, писательско-поэтический клуб… Словом, перечислить всевремени не хватит. Границы между этими группами людей потеряли свою четкость.Купцу в Дворянское собрание попасть было затруднительно, если не сказатьневозможно. Теперь же девочка из модельного агентства спокойно войдет кполитикам, и никто не станет корчить при виде ее гримас, скорее наоборот.

Но Николетта и ее подружки — это нечто особое. Эти дамысоздали свой мирок, разработали свои правила и крайне неохотно впускают в негопарвеню.[6]Причем сами охотно принимают приглашения, ходят в гости, но на свою территориюдопускают лишь достойных. Кстати, подобная тактики сделала салоны Николетты иКоки весьма желанными, народ так и рвется на файф-о-клоки и журфиксы, но дамытщательно следят за тем, кого приглашают.

Я хотел было помочь маменьке снять длинную, в пол, шубу, какуслышал сзади мягкий голос:

— Добрый вечер, Ванюша, давай поухаживаю за Николеттой,а ты подержи пока мой букет.

Я обернулся и увидел профессора Водовозова с роскошнымирозами, завернутыми в хрусткую бумагу с золотыми бантиками.

— Давай, давай, — улыбнулся Лев Яковлевич и сунулмне букет.

Затем он ловко снял с Николетты манто, и я не сдержалвозгласа удивления. Маменька предстала в совершенно невероятном виде. Снизу наней были ярко-фиолетовые джинсы, расшитые стразами и бусинами. Сверхукрасовалась нежно-сиреневая шелковая водолазка и жилетка в тон джинсам, сплошьразукрашенная искусственными каменьями. Стоит ли упоминать, что обувью служилисапоги-казаки?

Справедливости ради следует отметить, что этот дикий нарядшел ей чрезвычайно. Николетта ухитрилась сохранить девичью фигуру, а со спинызапросто может сойти за двадцатилетнюю. Но с чего бы ей в голову пришло одетьсястоль экстравагантно?

Очевидно, Льву Яковлевичу пришла в голову та же мысль,потому что профессор прижал к себе остро пахнущий духами мех и пробормотал:

— Ну и ну. Дорогая, ты смотришься сногсшибательно.

— Теперь так принято одеваться среди людей, стремящихсявыглядеть молодо и модно, — объяснила маменька и пошла к зеркалу.

Я увидел, как к ней подошла Киса, тоже в расшитой джинсовке,но красной. Кто бы мог подумать, что моя фраза о супермодности такого одеяния,сказанная Коке в шутку, будет иметь столь далеко идущие последствия. Первый и,наверное, последний раз в жизни я ухитрился стать законодателем мод.

Наши кресла оказались в первом ряду, причем по правую рукуот Николетты оказалась Кока. Маменьку сей факт обрадовал. Конечно, теперь всемясно, какое место в свете занимает госпожа Адилье. Ее не засунули куда-нибудь кстенке, а усадили в самый центр, возле хозяйки мероприятия. Мне жеместонахождение категорически не понравилось. Зал был крохотный, мест сто, небольше. Первый ряд стульев стоял почти на сцене, а мне всегда казалось, что отактеров следует держаться подальше. Не слишком приятно видеть толстый слойгрима на лицах, помятые бумажные кружева, выдаваемые за валансьенские, иощущать запах пота. К тому же, если спектакль окажется скучным, то задремать,находясь в непосредственной близости от авансцены, невозможно. Как-то неслишком удобно закрывать глаза, когда в полуметре от тебя кто-то старательноизображает страсть.

Вторая неприятность состояла в том, что слева от менявосседала Роза, мать Люси. Дама была ажиотирована приглашением сверх меры.Впрочем, ее присутствие на этом мероприятии, да еще столь близко от Коки, безлишних слов сказало мне о том, что Калерия Львовна любит меня. Ведь Розаполучила вожделенный билетик только потому, что Кока считала Люси моей дамойсердца. Я даже растрогался. Вот не ожидал от этой засахаренной гюрзы стольнежного отношения к себе.