Я кивнул, понятное дело, почему милейший Веня не жаловалсоседку.

— Кто же теперь на его площади проживает? Может, они вкурсе?

Нина Михайловна с сомнением покачала головой:

— Вам точно не скажут, очень подозрительные старики,такие нелюдимые, неприветливые, разве мне попытаться, если это Норе надо. Вотчто, посидите тут пока, посмотрите телевизор…

Она щелкнула пультом и ушла. От нечего делать я уставился вэкран. Там носилась выглядевшая самым невероятным образом ведущая. Редкиеблондинистые волосы то ли девушки, то ли бабушки стояли дыбом, словно иголки уежика, хлебнувшего водки. Возраст дамы определить не представлялось возможным.От двадцати до семидесяти. Хотя последнее навряд ли, все-таки на нашем голубомэкране предпочитают показывать более молодые лица. Одето существо было вобтягивающие розовые кожаные штаны, коротенькую кофточку ядовито-лимонногоцвета, в пупок вдето довольно крупное золотое колечко. Словом, от шеи вниз дамаказалась подростком, но стоило переместить взгляд вверх, и становилась виднаувядшая кожа под подбородком, легкая сеточка морщин на делано-оживленном личикеи припухлые веки дамы в возрасте. Под глазами выделялись мешки, старательнозамазанные тоном. Очевидно, обладательница лучезарных, задорно блестящих очейлюбила приложиться к бутылочке. Уже одного внешнего вида ведущей былодостаточно, чтобы прийти в недоумение, но окончательно сбивала с толку ее речь.

— Ну, кренделя и мурены, — визжала она,подпрыгивая и гримасничая, — ну дела, пора нам оторваться, куда деватьсякрутому пятаку? Ясное дело, не в дребезжаловку, пусть там шнурки тащатся, намохота прикольнуться.

Я чуть не поперхнулся. Ну и ну, каждое слово по отдельностибыло понятно, но целиком речь лишена для меня всякого смысла. Крендель — этосладкая булка, мурена, кажется, довольно ядовитый обитатель морских глубин,пятак — монетка, шнурки, понятное дело, нужны для завязывания ботинок.Интересно, что она имеет в виду? А еще газеты сетуют, что современная молодежьразговаривает на «птичьем» языке, да откуда им узнать другой?

Пока я брюзжал, ощущая себя столетним стариком, видеорядсменился. Появилось изображение беснующейся толпы подростков. Разгоряченныетинейджеры прыгали в полутемном помещении под звуки музыки. Впрочем, нет,музыкой подобное назвать нельзя. Визг, стук, какофония, как угодно. Настоящаяпреисподняя.

Не успела последняя мысль промелькнуть в голове, как ведущаявновь завизжала:

— Вот это преисподняя, настоящий ад, и хотя назвали этооткольное местечко «Ванильный зефир», мы-то знаем, что все продвинутые кренделяи мурены зовут его адом. Сатанинская музыка, чертово удовольствие — и всегопятьсот рублей за ночь. Налетай, сверчки. Всего за пять сотен получишь право нетолько оторваться со своей муреной, но и высосешь два коктейля.

— Вот, — раздалось за спиной, — узналаадресок.

Я с трудом оторвался от омерзительного зрелища. Всякоеуродство завораживает. Увидав на улице косого горбуна, вы обязательноуставитесь на него, а по красавице скользнете равнодушным взглядом. Может, зрямодную одежду демонстрируют девушки с безупречной внешностью?

— Держите, — протянула Нина Михайловнабумажку, — с трудом уговорила, еле дали, такие подозрительные, как будтонезнакомы со мной. Начала расспрашивать: что да почему…

— Очень вам благодарен, — кивнул я, взявзаписочку.

— Это, наоборот, я перед Норой в вечном долгу, — сдостоинством ответила Нина Михайловна, — не сочтите за труд, передайте ей:семья Козловых каждый день молится о ее благополучии.

Мне стало любопытно.

— Если не секрет, какую услугу оказала вам Элеонора?

— Вы не знаете?

— Откуда?

— Я с дочкой и зятем жила в двенадцатой квартире, тамвсего одна комната, крошечная. И так на головах друг у друга сидели, а тут ещедочь родила девочку, представляете наши условия?

Я кивнул.

— Тут Нора собралась уезжать. Повезло ей,разбогатела, — спокойно объяснила Нина Михайловна, — мы с ней всегдав хороших отношениях были. Выручали друг друга по-соседски, соль одалживали,сахар, деньги. Рита ее частенько ко мне после школы забегала. Элеонора-то наработе день-деньской, а я дома, вот и подкармливала девчонку.

Когда Нора сообщила, что уезжает, Нина Михайловна дажевзгрустнула. Неизвестно, какие люди въедут в «двушку». Вдруг горькие пьяницы?Или, того хуже, иногородние, молдаване с кучей детей. И еще старушка испытывалазависть. Ей-то предстояло мыкаться вчетвером на двадцати восьми метрах общейплощади.

Потом приехал фургон, куда погрузили все вещи, но мебельосталась на месте. Нина Михайловна, смотревшая из окна на то, как взад-впередбегают мужики с ящиками, поняла, что Нора обставила новую квартиру, а прежниедиваны, шкафы да кухня ей совершенно ни к чему.

Закончив процесс перетаскивания узлов, Элеонора поднялась ксоседке, обняла ее, поцеловала и дала конверт.

— Что это? — удивилась та.

— Небольшой сувенир, — улыбнулась Нора, —открыточка от меня, только прочтите, когда мы уедем.

Нина Михайловна помахала вслед машинам, потом открылаконверт. Внутри и впрямь лежала почтовая карточка с коротким текстом:

«Дорогая Нина Михайловна! Я начинаю новую жизнь, полностьюзачеркивая старую, поэтому не оставляю Вам ни свой теперешний телефон, ниадрес. Мы больше никогда не будем пить чай вместе на кухне, я хочу как можнобыстрей забыть годы невзгод и нищеты. Но я очень благодарна Вам за все: заденежную помощь, за Риту, за Ваш ласковый характер, поэтому решила сделатьнебольшой подарок. Документы на столе в квартире 13. Ваша Нора».

К писульке прилагался ключ. Недоумевающая бабушка пошла вбывшую квартиру соседки. На обеденном столе действительно белела бумажка. НинаМихайловна развернула листок и чуть не лишилась чувств. Перед ней лежаладарственная на квартиру, сверху скрепкой прикреплена записочка: «Не надо меняблагодарить, продать эту халупу все равно невозможно».