Родители Кости были обеспеченными людьми. Кулаки, называлиих в Красномосковске. В сарае у Яковлевых стояло две коровы, визжали поросята,по двору носились куры. Валентина ездила на рынок торговать молоком, творогом,сметаной. Младшая дочь, сестра Кости, стояла в другом ряду с мясом, цыплятами,яйцами. Дом Яковлевых смотрелся среди остальных деревенских изб как лебедьсреди жаб. Высокий, кирпичный, двухэтажный, под железной крышей. Ни отец, нисын Яковлевы не пили, каждую копейку несли в дом. У них у первых появиласьстенка, ковры, телевизор, а потом и вовсе купили автомобиль.

У Сугробовых все было с точностью до наоборот. Домишко самыйплохонький, хозяин вечно пьяный, а несчастная Анна Ивановна горбатилась наколхозном поле, пытаясь поставить на ноги дочерей-погодков. Никакой скотины недержали и о телевизоре даже не мечтали.

«Лентяи» — так называли Яковлевы Сугробовых. «Кулакижадные», — не оставались в долгу соседи.

Понятно теперь, почему желание старших детей создать семьюбыло встречено в штыки с обеих сторон. И если Анна Ивановна поплакала исогласилась, то Валентина Сергеевна стояла насмерть.

— Пойми ты, — втолковывала она неразумномусыну, — Зойка голодранка, нищета беспросветная, да еще лентяйка, зачем намтакая невестка? Вон Ленка Кожина, сватайся к ней, дом полная чаша, все путем, атут только женишься, мигом ее мать и сестры на шею сядут и ноги свесят.

— Я люблю Зою.

— Тьфу, — плевался отец, — какая тамлюбовь-морковь. Хозяйство надо создавать, семью, а ты сопли разводишь, нет тебенашего благословения.

Костя был послушным сыном, уважал родителей и никогда с нимине спорил, но в этой ситуации проявил твердость, даже жесткость. Поняв, чтоотец и мать добром не сдадутся, попросту собрал чемодан, да и перебрался клюбимой.

Село загудело. Жизнь в деревне скучная, что такое сериалы,ток-шоу и всякие развлекательные программы, тогда не знали. Единственноеудовольствие у баб сплетни. А тут такое дело. Сын Яковлевых, лучший жених вдеревне, подался к нищим. Словом, языки замололи, и, когда в воскресенье днемВалентина Сергеевна явилась в сельпо за хлебом, длинная очередь из односельчанмигом примолкла. Яковлева спокойно встала в хвост. Минут пять все молчали,потом Катька Ракова ехидно спросила:

— Что это Костька твой удрал от маменьки?

— Глупости не пори, — сердито оборвала ееВалентина.

— Да ладно тебе, — заржала Катька, — все ужзнают! Ну цирк!

— Дело-то молодое, — вздохнула Яковлева, — нуне дотерпели до свадьбы, бывает. Ты сама-то чай не девкой под фатой сидела, воти наши поторопились.

— Да ну? — протянула противная Катька. — Оничего, расписываться станут?

— А как же, — ответила Валентина, — нельзябез штампа.

Так и сыграли свадьбу, гуляли три дня с ведрами самогона,зарезали свинью и извели кучу кур. Зоя пришла в дом к Косте и получила впридачу к любимому мужу свекра, свекровь и других вечно недовольныхродственников. Потом случилось несчастье. Сестра Кости попала в райцентре подавтобус, теперь парень стал единственным ребенком в семье. Мать, любившая дочьбольше сына, возненавидела Зою с утроенной силой. На голову невестки постоянносыпались упреки, иногда доходило до колотушек. Зоя мечтала уехать от старшихЯковлевых, но Костя сказал твердо:

— Отца с матерью не брошу, я у них теперь один.

Вот так и жили, копили деньги, умножали богатство,складывали заработанное на сберкнижку. Через три года после свадьбы Валентина стяжелым вздохом заявила Зое:

— Гнилая ты, видать, совсем, вон Ленка Кожина мужусвоему второго родила, а ведь позже тебя расписались, а ты все пустая.

— Кому нажитое передавать, — зудел свекор, —дом, двор, машины. Детей рожайте.

Зоя уж совсем было отчаялась, как господь сжалился над ней.Рожать она отправилась в местную больницу. Красномосковск к тому времени еще непревратился в поселок городского типа, и в крохотной больничке было всегочетыре палаты и два доктора, мастера на все руки, от стоматологии догинекологии. Санитаркой, кстати, пристроилась Анна Ивановна.

В ночь с пятого на шестое ноября Зоя родила девочку,мертвую. Более того, Марья Алексеевна, принимавшая роды, сказала, что дети уЗои навряд ли получатся. Что-то она твердила про какие-то виды крови, прорезус-фактор… Зоя точно не поняла, что к чему, смекнула лишь одно: теперьВалентина точно ее сживет со свету.

Не успела Зоя оплакать девочку, как в больницу внеслимолодую женщину, тоже беременную, москвичку, звали ее Оля. Прямо на въезде вКрасномосковск девушка попала в аварию. Шофер отделался легким испугом, апассажирка оказалась на грани жизни и смерти. О том, чтобы довезти ее достолицы, не было и речи. Еле-еле доволокли до местной «клиники», потому что,кроме полученных травм и переломов, начались еще и роды. К утру МарьяАлексеевна приняла двух хорошеньких, здоровеньких, крикливых двойняшек ипотеряла их мать. Оля Родионова скончалась.

В сумочке у несчастной нашелся паспорт, да и шофер,отделавшийся только парой синяков, сообщил домашний адрес и телефон погибшей.Марья Алексеевна должна была известить родственников.

Оттягивая неприятный момент, врач перелистала паспорт исказала Анне Ивановне:

— Видишь, как получается, дети-то круглые сироты.Штампа о браке нет. Вот не повезло бедолаге.

И именно в этот момент Марье Алексеевне и Анне Ивановнепришла в голову одна и та же мысль. Через три дня Зоя выписалась домой вместе сдевочкой.

— Может, и нехорошо мы поступили, — запоздалораскаивалась Анна Ивановна, — только это Мария Алексеевна придумала,царствие ей небесное, жалостливая очень была.

Женщины рассудили просто. Близняшек отдадут небось деду сбабкой, если таковые найдутся, а если нет, отправят в детский дом. Зою жеВалентина сгрызет, разведет с Костей, придется девке доживать век одной,мыкаясь на медные копейки.

— Ну это вы, пожалуй, преувеличиваете, — невыдержал я, вспоминая Николеттиных подружек, бегавших в загс, как наработу. — Развелась бы и снова замуж вышла…

— Это в Москве, — сурово ответила бабушка, —а тут все. Никто бы за себя не взял, не девочка уже. Нет, вышла замуж, терпи. Явон всю жизнь с пьяницей провела, и ничего, пережила его, теперь сама себехозяйка, и соседи слова дурного никогда не скажут. И потом, мы же хотели каклучше, шофер-то нам все рассказал!

— Что? — поинтересовался я.