Цапов наклонился к нему, и в этот момент другая дверь,ведущая в коридор, выходивший на сцену, открылась, и в комнату ворвались сразунесколько человек. Кто-то взвизгнул. Цапов поднял голову. На него в упорсмотрел бородач, с которым он уже встречался здесь.

— Держите его! — закричал бородач, узнав своего обидчика. —Это он убил Савраску.

В подобных случаях не бывает времени что-либо объяснять.Цапов понял, что у него есть всего одна секунда. Ровно одна секунда, покавошедшие не сообразят, что им нужно делать, и не отрежут его от второй двери.Именно поэтому он отпрянул от тела, ударил кулаком по вешалке, стоявшей рядом,сбросил на пол какой-то ящик, чтобы преградить путь преследователям, и бросилсяк двери, ведущей в коридор.

— Ловите его! — раздалось сразу несколько голосов. Цаповуспел открыть дверь и выскочить в коридор. Здесь никого не было. Он добежал доконца коридора, когда из комнаты Сазонова вывалилось несколько мужчин. Крикипривлекли внимание других любопытных.

Он взбежал по лестнице, открыл дверь на улицу. Огромныйохранник, очевидно, услышавший крики, удивленно взглянул на него, попыталсяпреградить путь. Цапов со всего размаха ударил его в живот и всем телом налетелна неповоротливого гиганта, свалив его на землю. Путь свободен, и он побежал коставленной у клуба машине.

Вскочив в автомобиль, он успел заметить, как к немупотянулась целая толпа преследователей. Он успел стронуть с места седан изавернуть за угол, прежде чем преследователи успели добежать до места парковки.Уже на следующей улице он прибавил газ, уходя от возможной погони.

— Вот и все, — сказал Цапов, взглянув на себя в зеркало. —Теперь я не только нелегал, но еще и подозреваемый в убийстве.

Он оглянулся и свернул в первый же переулок. Ездить погороду с двумя оглушенными охранниками в багажнике да еще скрываться отвозможных преследователей, которые видели это авто, — верх безрассудства. Онбросил машину в переулке, вытер отпечатки пальцев с руля и побежал через двор кплощади, где была стоянка автобусов. Уже стоя в переполненном автобусе, он ссожалением подумал, что сегодня был не его день. Иногда случаются подобные днив жизни каждого агента. И вообще — в жизни каждого человека… Но хорошо уже, чтоон жив.

В этот день он принял решение улететь в Европу.Врачи-реаниматоры, дежурившие у постели дочери, наконец сообщили ему, что естьтвердая уверенность — она идет на поправку. Аня начала приходить в себя и ужеузнавала людей, стоявших вокруг нее. Рашковский пообещал врачам неслыханноевознаграждение, если девочка хотя бы через несколько дней будет в сознании.После всего случившегося он не собирался оставлять ее в Москве. По его приказубыл найден специальный самолет с реанимационной палатой. Самолет должен былприлететь из Англии, куда он намеревался потом увезти дочь. Через три дня оннамеревался лететь.

Врачи отговаривали его от безумного шага, опасаясь, чтобольная не вынесет перелета. Принятое решение было самым ответственным в егожизни, но он полагал его единственно правильным в создавшейся обстановке. Черезтри дня он летит.

Утром он поехал к дочери, и она впервые улыбнулась ему. Отецбуквально завалил цветами и коллекционными куклами ее палату. Несмотря на свойвозраст, Аня по-прежнему любила коллекционные куклы, которые он выписывал ей совсего мира. Он попросил врачей еще раз осмотреть девочку. Оценить ее общеесостояние. И обратить внимание на те органы, которые в случае поражения моглиотразиться на ее способности стать матерью. Ему казалось это самым страшным. Нокак раз тут все врачи были единодушны — способность к деторождению молодаядевушка не потеряла.

Он просидел у дочери целых два часа, забыв обо всем насвете. Он даже отключил два своих мобильных телефона, чтобы его никто небеспокоил. Охрана предусмотрительно не пускала в палату никого, кроме врачей. Ицелых два часа он был по-настоящему счастлив. Пока дверь не открылась и вкомнату не вошел кто-то третий. Он даже не обернулся, настолько был уверен, чтов палату к дочери не пустят постороннего.

— Мама, — радостно сказала Аня.

Это была его первая жена. Он быстро поднялся. Она былакакая-то поблекшая. Он отметил и мешки под глазами, и не совсем удачнуюприческу. И ее мятую блузку.

«Странно, — подумал он, — я ведь даю ей много денег.Кажется, она получает по пять тысяч долларов ежемесячно. Интересно, куда идуттакие деньги? Или она взяла на свое содержание какого-то альфонса?»

— Ирина, здравствуй, — кивнул он, пропуская бывшую жену кдочери. Ирина бросилась к девочке. Она целовала ее чересчур экзальтированно,чересчур нервно, словно пытаясь доказать, что любит свою дочь не меньше отца.Она виделась с ней один раз в полгода.

«Странно, — снова подумал он, — когда-то я любил этунеряшливо одетую женщину». У них и раньше случались размолвки. Ирина былачересчур истерична, излишне эксцентрична, что всегда выводило его из себя.Собственно, прожили вместе они недолго, всего полтора года. Размолвки случалисьи раньше, но в тот роковой день она вела себя так, словно сорвалась с цепи. Ужепозже, просчитав сроки, он подумал, что, вполне вероятно, был так называемыйпредменструальный синдром, когда даже спокойная женщина становится истеричной.

Они говорили друг другу что-то резкое. Оба хотели спать. Аребенок капризничал, просыпаясь каждые полчаса. Когда девочка в очередной раз заплакала,Ирина крикнула, чтобы он подошел к ребенку. Это его удивило. Выросший наКавказе, он привык к тому, что каждый в доме занимается своим делом. Мужчинаобязан зарабатывать и кормить семью, а женщина — заботиться о муже и детях. Ноон получил европейское образование и все же подошел к девочке, чтобы поменятьей пеленки. Но Ирина вдруг подскочила к нему, отталкивая в сторону.

— Ты ничего не умеешь делать, — прокричала она, даже невзглянув на мужа.

— Кажется, девочку нужно подмыть, — сказал он, — онаиспачкала пеленки.

— Отойди, я все сделаю сама, — продолжала бушевать Ирина.Потом были долгие причитания по поводу погубленной молодости и нежелания мужапомогать ей после рождения ребенка.

Он терпел до утра. А утром, придя после бессонной ночи накухню, объяснил жене, что каждый должен заниматься своим делом. И заниматьсяпеленками ребенка должна женщина, а не он. И тогда он услышал, как Иринакричит. Она причитала, что у ребенка просто плохой отец. Он не хотел спорить вэтот день, просто у него были собственные взгляды на брак. Но Ирина моглавывести из состояния равновесия кого угодно.

— Разве у девочки плохой отец? — спросил он вечером, когдаспор не утих.

— Настоящее дерьмо! — в запале выкрикнула она.

И тогда он впервые бессознательно поднял руку, чтобы ударитьее. Размахнулся, сжал кулак. В последнюю секунду расслабился, но все равно онаотлетела в сторону — удар был достаточно сильный. Она испуганно вскрикнула, сужасом взглянув на него. Он стоял над женой, сжав кулаки и тяжело дыша. Такойвнезапной вспышки он сам не ожидал. Как, впрочем, и она. Он стоял над ней идолго молчал. А потом повернулся и вышел из комнаты. Она что-то поняла,закричала, бросилась за ним. Но он взглянул на нее так, что она лишь испуганнозабилась в угол.