— Но он не сам свалился!

— Да-да. Конечно. Разумеется. К тебе приходит Вадим… как егофамилия?

— Не знаю.

— Ну, значит, просто Вадим или Марина Евгеньевна Корсунскаяи говорят, что точно знают, что покойник утонул не сам, а его утопили злыелюди. Это, говорят Марина или Вадим, вовсе даже не несчастный случай, акровавое убийство, и приводят некие доказательства. Абсолютно дикие, вроденашего с тобой ремня. Значит, налицо преступление, которое нужно расследовать,доводить до конца, то есть до суда, собирать улики и свидетельские показания,предъявлять обвинение и так далее. В лучшем случае милиционер попросил быВадима ничего не придумывать, а тихо, спокойно и с удовольствием отдыхать втаком райском месте, как наш санаторий. В худшем — выгнал бы взашей. Вот тебе ивсе разоблачение. Только очень наивный человек мог решить, что Вадимовыразоблачения опасны. Наш… преступник не наивный человек.

И словно в доказательство он снова постучал прутиком поладони.

— Значит, преступление все-таки было?

— Безусловно. И, как я теперь понимаю, не одно.

— А прутик при чем?

— Я тебе все расскажу, — пообещал он серьезно, — только даймне время.

Это должна была говорить она — ведь это ее «приключение»,первое и последнее, единственное в жизни! Почему он присваивает себе ее«приключение»?! Зачем оно ему?! У него-то все еще будет или уже сто раз было, аона должна исчерпать свое «приключение» до конца!

Кажется, он что-то такое почувствовал, потому что поднялся —ветер взлохматил вечно прилизанные волосы и пузырем надул фиолетовуюраспашонку-и снова, как тогда, в номере, протянул Марине руку.

— Нам нужно успеть до дождя.

— Дождя не будет, — заявила Марина. Просто так заявила —потому что он только что присвоил ее «приключение».

Тучков Четвертый благоразумно промолчал, еще поизучал пыль,а потом проворно двинулся в кусты, за которыми начинался лес. Марина потащиласьза ним.

«Приключение» следовало как-то отбить себе, пока, правда,неизвестно как.

— А здесь что мы будем искать?

Тучков Четвертый ползал на четвереньках в траве, низконаклонив голову. Марине показалось даже, что он принюхивается.

— Это не могло быть далеко, — бормотал он себе под нос. —Духовое ружье тут ни при чем. Значит, где-то здесь.

— О господи, — простонала Марина и присела рядом с ним, —какое еще духовое ружье?!

— Сядь, пожалуйста, — попросил Федор Федорович и с силойнадавил ей на плечо. Она плюхнулась в траву. Боль стрельнула в бок. — Я сейчас.Я только посмотрю.

— Что?!

Он вернулся к обрыву, стал на край и закричал ей оттуда:

— Поправее! Чуть-чуть поправее, пожалуйста, — как будтофотограф выстраивал композицию! — Теперь чуть назад. Так. Теперь сядь на землюи не шевелись.

Марина не шевелилась. Он подошел, опустился на четверенькирядом с ней и стал смотреть в траву.

— Я думаю, что это здесь. Точнее, я уверен, что здесь. Левееили правее было бы видно с обрыва, а ближе-дальше — с дорожки, на которой мы стобой стояли.

— Что видно, Федор?

Загорелые пальцы вдруг ловко выпростали из травыразноцветный коробок спичек с экзотической картинкой.

— Это Геннадий Иванович потерял, — уверенно сказана Марина,посмотрев на коробок. — Помнишь, у него такой был? Ты еще говорил, что странно,что он его с собой носит!

— Помню, — согласился Федор Тучков. Он потряс коробок —внутри негромко загремели спички, — а потом открыл и опять закрыл.

— Я не ожидал, — проговорил он задумчиво. — Даже… странно. Яне думал, что это может быть… Геннадий Иванович.

— Это Павлик, — заявила Марина.

Федор Тучков вдруг как будто о чем-то вспомнил.

— Да-да, — повторил он, — Павлик. Пошли, Марина.

— Куда теперь?

— В беседку.

Марина остановилась:

— Я туда не пойду. Я не хочу. Мне там не понравилось.

Он оглянулся.

— Тогда я один, — как ни в чем не бывало решил он. — Советуютебе вернуться в корпус. Дождь все-таки хлынет.

Как — он один?! Один в украденном у нее «приключении»?! Даеще так просто, даже не попытавшись ее уговорить?!

— Нет, я с тобой.

Он уже шагал впереди, и ей пришлось унизительно егодогонять, как собачке.

— Ты не бойся. — Он взял ее за руку и сразу же отпустил,даже не позволил себе пожать. Надо геройствовать до конца, и он геройствовал,что ему еще оставалось! — Я не дам тебя в обиду.

Эта старомодная и милая учтивость привела Марину в восторг.

Он не даст ее в обиду, надо же! Что-то было в этом школьное,благородное, давнее — она ходит в школу по его улице, и он защищает ее отхулиганов, за что нередко сам бывает бит, но даже с фонарем под глазом остаетсяблагородным и храбрым.

Наверное, если бы кто-нибудь защитил ее от хулиганов, когдаей было тринадцать лет, ее жизнь сложилась бы иначе.

Возможно, ручей повернул бы в другое русло и в конце концовдобежал бы до края любви, и верности, и счастья. Не до Принстона или Йеля, а докрая счастья — когда на кухне свет, в дверях собака и в выходные «всей семьей».И может быть, даже был бы ребенок. Толстый славный лысый ребенок, в пахнущихчистотой и утюгом одежках, круглый, любопытный, наивный, похожий на отца, чтобыбыло кому сказать, уткнувшись носом в шершавую, твердую, вкусно пахнущую щеку:«Наш сын похож на тебя».

Но никто и никогда не защитил ее от хулиганов, ихулиганов-то никаких не было, не от кого защищать. Значит, и ручей не добежит ине повернет. И неизвестно еще, будет ли Принстон или Йель, но выходных на дачене будет точно, и никогда и никому она не скажет про сына, что он — похож, исына никакого тоже, наверное, уже не будет.

— Что случилось? — осторожно спросил рядом Тучков Четвертый.— Ты плачешь? Если тебе так не хочется идти в эту беседку, мы можем не ходить.Я схожу один… попозже.

— При чем тут беседка?! — вспылила Марина.

— Тогда что с тобой?

Не могла же она сказать ему, что плачет потому, что у неенет сына и даже отца для него нет!