приглядывай. Жалуются мне на него соседи. Чего выдумал! Сбивает мальчишек ратному делу обучаться. Сулит им на Москву их повесть. Я де ему разрешил. Вовсе от рук отбились мальчишки те, отцов не слушают. Отцы вздуть его грозятся. Скажи ему, что коли он того баловства не покинет, я сам его батогами поучу. Озорной парень. Покуда бродяжил, вовсе избаловался.

Марфуша пришла домой огорченная. Знала она, что коли бить станет Степку Козьма Миныч, не стерпит он-сбежит опять, а там долго ли до беды. Решила поговорить с Михайлой, – может быть, он что надумает.

После обеда, когда все улеглись отдыхать, а Козьма Миныч ушел опять в земскую избу, Марфуша сошла во двор и как раз наткнулась на Михайлу. Козьма Миныч поручил ему осмотреть, какие у них есть седла и, коли которые не в порядке, отнести к седельнику починить, чтоб все в исправности было к тому времени, как в путь сбираться надо будет. Дело то было не сильно спешное, и Михайла рад-радешенек был поговорить с Марфушей.

Марфуша рассказала ему, что затеял Степка и как Козьма Миныч на него гневался.

– Это все оттого, что у Степки здесь дела никакого нет, у Дмитрия Иваныча, небось, не баловался он. Погоди, голубка, как отужинает нынче Козьма Миныч, попытаю я с ним поговорить, коли он не прогонит.

Марфуша поблагодарила и ушла в светлицу, а Михайла побежал порученье хозяина исполнять.

После ужина, когда Козьма Миныч пошел к себе, Михайла попросился зайти к нему на малое время.

– Об Степке я с тобой поговорить хотел, – начал он. – Вовсе избаловался парень, как домой вернулся.

– Поучить его батогами надо, – сердито сказал Козьма Миныч. – Небось, шелковый станет.

– Сбежит, пожалуй, Козьма Миныч. Оно бы, может, и ништо, да по городу разговор пойдет: второй де раз бегает парень от дяди. Ладно ль то будет?

– А что ж мне с им делать? – еще сердитей проговорил Сухорукий.

– Коли позволишь ты, Козьма Миныч, – проговорил нерешительно Михайла, – скажу я тебе, что, по моему глупому разумению, сделать с им. Он с того больше озорует, что дела у него никакого нет…

– Так ведь велел же я ему Нефёду по дому пособлять. Не хочет, вишь, неслух, сбегает.

– То не по нем больно работа, – заметил Михайла. – А вот поглядел я на его в Тушине и посля, в дороге. Совсем будто не тот парень. Смелый такой, вострый. Так я полагаю, что коли бы его к Пожарскому князю определить, как князь сюда прибудет, Степка ему, может, и угодил бы.

– К князю? – удивился Козьма Миныч. – А как он у него озоровать да своевольничать почнет?

– Пущай тогда князь поучить его велит – конюхи же у него есть. А то и отошлет пускай. А я так полагаю – не станет он у князя озоровать. Лестно ему будет.

Сухорукий на минуту задумался, потом посмотрел на Михайлу и сказал:

– Ин, ладно. Попытаем. Только я князю на тебя сошлюсь. Коль похочет, кликнет тебя, ты сам ему поговори о Степке. Ну, ступай. Спать буду.

На другой день Михайла сказал Марфуше, как он упросил Козьму Миныча со Степкой быть. Марфуша сильно обрадовалась и обещала поговорить Степке, чтоб он озорство свое бросил. Коли дяденька доволен им будет, он его, может, к князю Пожарскому определит. Степка весь так и засветился. Сейчас же побежал по своим приятелям и повестил, что не сможет он больше обучать их ратному делу, потому что князь Пожарский требует его к себе.

Зима уже наступила, когда князь Пожарский приехал наконец в Нижний.

Встречали его тут с большим почетом. Воевода Алябьев вывел стрельцов к городским воротам и сам в голове их на лошади выехал. Выехали все нижегородские бояре в расписных санях, в шитых золотом бархатных шубах и горлатных шапках. Купцы богатые тоже, как могли, вырядились и вышли к воротам со своими старостами впереди. Сухорукий был среди них.

Когда Пожарский князь подъехал к воротам, он велел остановиться, вылез из саней, поклонился на все стороны, подошел к Козьме Минычу и стал его спрашивать, сколько казны собрано и сколько ратников в ополчении. Воевода и бояре даже обиделись на Пожарского, что он с простым купеческим старостой прежде разговаривать стал, чем с самыми важными людьми в городе. Но князь и внимания на то не обратил. Он ни о чем, кроме ополчения, думать не хотел.

VIII

С приездом князя Пожарского в Нижнем началось самое горячее время. Еще до того стали подходить ратники из разных городов. Надо было их принимать, устраивать, осматривать, тепло ли они одеты, есть ли у них оружие. Надо было сборы казны продолжать и закупки всякие делать. Хлопот и у Сухорукова, и у князя Пожарского было поверх головы. Козьма Миныч слово свое сдержал: отдал князю Степку для посылок и даже велел Домне выдать ему из хранившихся у нее Дорофеевых вещей всю одежу – и портки, и рубаху, и кафтан, и сапоги, и шапку.

Степка раздулся от гордости, как индюк, когда во всей новой одёже пошел первый раз к князю Пожаркому. Он по нескольку раз на день бегал теперь от князя то в земскую избу, то домой к Козьме Минычу, то в те избы, где стояли ратники.

Пожарский был им доволен.

Почти из всех тех городов, куда Козьма Миныч посылал грамоты, ратники уже собрались. Не было только никого из Казани. И слух такой шел, что и не будет оттуда никого. Казань давно с Нижним Новгородом не ладила. А последние годы особенно. Всеми городскими делами ведал там дьяк Шульгин. Он своим городом сильно кичился, считал, что Казань первый город по всему Поволжью. Главное – из-за того, что в прежние времена Казань была стольным городом татарского царства, только царь Иван Грозный ее покорил и к Московскому государству присоединил. Вот дьяк Шульгин и не мог снести, чтобы Нижний Новгород в чем-нибудь впереди Казани шел.

Про эту рознь и в Казани, и в Нижнем многие знали. Знал про нее и Иван Иванович Биркин. Когда он увидал, что ему никак не одолеть Сухорукова, он решил перебраться в Казань и попытаться оттуда перешибить Козьму Миныча: начать собирать ополченье в Казани и туда сзывать ратников.

Когда князь Пожарский приехал в Нижний, свара с Казанью была в самом разгаре. Он вызвал Сухорукова и стал с ним о том совет держать. Для задуманного ими великого дела от ссоры с Казанью большой вред мог выйти. Козьма Миныч