Вдовушка, как водится, играла глазенками на обе стороны.Соперники, до того лишь молча смотревшие друг на друга зверями, неожиданностолкнулись на балу у городского головы – и, разогревшись шампанским, сошлисьгрудь в грудь. Экс-поручик предложил стреляться через платок. Шишкин, непризнававший этаких столичных субтильностей, послал риваля[4] поматери и, получив затрещину, сгоряча ахнул Ентальцева по темечку пудовымкулачищем, коим успел уже ушибить смертно одного ямщика и двух разбойничков.

Ентальцев исключением не стал, пополнив сей печальныйсписок. Дело замяли без особого труда, не придав ему ни малейшей огласки,благо, по шантарским меркам, поручик был сам кругом виноват. Схоронили его безособой помпы, красавица-вдовушка благополучно упорхнула в Питер с проезжимчиновником для особых поручений, а Шишкин, по врожденному благородству душупоставив за упокой души новопреставленного раба божьего Ипполита пудовую свечуи раздав нищим двести рублей медной сибирской монетой, отбыл на свой прииск.Много о кончине Ентальцева не судачили—а Пущин, бывший о покойном самогопренебрежительного мнения, так и отписал другу Батенькову: «Хоть и знакомо намчеканное изречение латинян: „Де мортуис аут бене, аут нихиль»[5],признать должно, что был Ипполит сущим мизераблем, да и дни свои окончилпредельно пошло…» По слухам, Гаврила Батеньков с этим полностью согласился.

Про Ентальцева вспомнили лишь после Октябрьской революции,когда масса интеллигентов кинулась делать себе имя и карьеру на декабристах –хоть и узок был их круг, и страшно далеки они были от народа. Некий шустрыйдеятель из Института красной профессуры, поплевав на ладони, в два счетапревратил купца Шишкина в агента Третьего отделения, покусившегося на бывшегопоручика, по тайному распоряжению Бенкендорфа, а самого Ентальцева – внесгибаемого и убежденного борца с самодержавием, замышлявшего поднять на бунтшантарских татар и организовать в здешних местах парламентскую республику Совершеннонеуместное при такой трактовке событий замечание Пущина с тех пор вычеркивалииз всех изданий его творческого наследия.

В тридцать седьмом шустрого деятеля расстреляли то ли затроцкизм, то ли за постельную связь с супругой Ежова, но его версия гибелиЕнтальцева в историографии осталась. Сам Иосиф Виссарионович, задумчивопопыхтев гнутой трубочкой, сказал Берии: «Брэхня, конэчно – но агитационно.Издать массовым тиражом… – И, неподражаемо усмехнувшись в знакомые всемучеловечеству усы, изрек: – Жэнщина и политика – две вэщи несовмэстные, верно,Лаврэнтий?»

Лаврентий, конечно, поддакнул – попробуй тут неподдакни, – ханжески воздев при этом очи горе, взял высочайше одобреннуюрукопись под мышку и уехал щупать балерин. Прошли годы, Лаврентию Палычу всадилиавтоматную очередь в спину в собственном доме молодчики маршала Жукова, Сталинавыселили из Мавзолея, а там и отменили развитой социализм, но в серьезныхкнигах по истории России до сих пор поминался бесстрашный заговорщик Ентальцеви его татарские сподвижники, преданные идеям европейского парламентаризма(бывший любимец обкома КПСС, а ныне ярый демократ, писатель Равиль Солнышкиндаже накропал толстенный роман об этом мифическом восстании)…

– Слышь, хозяин…

Родион неохотно повернул голову. Шантарская погода, каквсегда здесь бывало весной, выкидывала самые причудливые фортели – в течениедобрых пары месяцев температура металась от немалых минусов к немалым плюсам.Сейчас как раз грянуло плюс пятнадцать, снег в центре быстренько стаял, мужчиныбез сожаления расстались с головными уборами и пуховиками, а прекрасный полоблачился в мини, и стройных ножек на улицах мелькало столько, что кавказскиегости страдали хроническим косоглазием, а телефоны эскорт-контор раскалялисьдокрасна – словом, выполняя заветы Брынцалова, народец решительно отошел отполитики, и даже газетная статейка, шумно обвинявшая классика Мустафьева в том,что он стучал особисту на сослуживцев по обозной команде, прошла почтинезамеченной…

Родион и сам, забросив свитер в шкаф, надел джинсовый костюмс тонкой рубашечкой. А вот подсевший к нему субъект, хоть и выбритыйболее-менее прилично и пахнувший перегаром, в общем, в плепорцию, истекал потомв тяжелом суконном костюме и массивных ботинках. Как коренной шантарец, Родионмоментально определил в нем бича – надо полагать, с расположенного неподалекуЦентрального рынка. И с большим знанием дела ехидно поинтересовался:

– Корочки академика в поезде увели или десять баксов нехватает на билет до родного Роттердама?

Бич, которому обижаться не полагалось, сделал философскуюрожу, но вместо увлекательного рассказа о своих невероятных невзгодах тихопредложил:

– Хозяин, паспорт купи…

– Чей? – несколько опешил Родион.

Сторожко оглянувшись, бич вытащил книжечку в синей обложке скрасочным двуглавым орлом, раскрыл:

– Капитоненко Виктор Трофимович, прописан в городе Вятке…Слушай, даже на тебя немного похож. Он выбритый, а ты в бороде, в случае чегоникто тебя не заставит ее сбривать… И по годам вроде подходяще.

Родион из любопытства глянул на страничку с фотографией –нельзя сказать, чтобы наличествовало явное сходство, но и в самом деле всегдаможно сослаться на то, что «ботва» изменила лицо до полной неузнаваемости.Тридцать восемь лет – верно, разница небольшая….

– Купи, хозяин, – настаивал бич. – Рыночная цена –лимон, а тебе, как понимающему человеку, отдам за семь сотен…

– Да зачем он мне?

– Жизнь наша полна неожиданностей, – сказал бич. –Вдруг понадобится? Жрать не просит, а статьи за этакую негоцию в Уголовномкодексе пока что нет… Бери за семьсот?

Родион колебался недолго. Во-первых, ему польстило, чтопроизводит впечатление человека, способного выложить за здорово живешь семьсоттысяч, во-вторых, негоция несла явственный оттенок нелегальности, вполнесоответствовавшей имиджу начинающего гангстера, в-третьих… и в самом деле,неизвестно, где и когда может пригодиться.

– А владелец, часом, бритвой по горлу не получил? –фыркнул он проформы ради.

– Обижаешь, хозяин. Возле вокзала в скверике сумочкавалялась вечерней порой. Нажрался, видимо, и посеял. Ничего, доберется до своейВятки, а шума и не поднимет никто, по нынешним-то временам… Берешь? А то понесучерным на Централку, те и за лимон возьмут…

– Ладно, – сказал Родион, огляделся, отсчитал семьсотенных. – Бери и испаряйся…

Бич отдал ему честь, спрятал деньги в недра прелоголапсердака и растаял, словно учредитель «Хопер-инвеста», – в доли секунды,бесследно.

Родион полистал паспорт, убедившись, что незадачливыйгражданин Капитоненко женат, обременен двумя детьми и воинской обязанностью, авот с законом в конфликты вроде бы не вступал – паспорт выдан аж в семьдесятвосьмом, если и сиживал владелец за решеткой, то до этой даты. Спрятал его вовнутренний карман и рассеянно стал созерцать стройную фигурку, декорированнуюкожаной курточкой и джинсовой мини-юбкой. Девушка стояла к нему спиной возлебюста, на плече лежала короткая толстая коса, а ножки были идеальные.