— Не беспокойся, — сказал я. — В данномслучае у меня не профессиональный интерес.

— Ага, Мэнди звонила и сказала мне. — Она опустилаглаза. — Получается, что я тебя подпалила. Вышло малость не то, что мыдумали.

— Ничего, переживу.

— Извини, Хантер.

Так вот, значит, почему она позвонила. Чувствует себявиноватой. И решила встретиться из жалости. Губы мои раздвинулись, но с них таки не слетело ни звука. Мне хотелось рассказать ей о том, что я уразумел насчетджаммеров, но все, что следовало произнести, было слишком велико для моего рта.

Джен выждала момент, потом снова поднесла бинокль к глазам.

— Чем любуешься? — удалось наконец выдавитьмне. — Бруклинским побережьем?

Я повернулся и тоже посмотрел за реку, туда, где характерныеочертания Военно-морской верфи выделялись среди индустриальных зданий,автострад и обшарпанных портовых строений.

Ну конечно. Дженни никогда не сдается.

«Увидимся на фабрике»? — процитировал я.

Так сказала Мвади Уикерсхэм, после того как туда вломились«хой аристой», красные от гнева и не только. Передислокация у джаммеров порасписанию была назначена на понедельник, но с учетом тех сил, которые пришлипротив них в движение, почему бы не днем раньше?

— Ты думаешь, они останутся в Бруклине?

— Да, полагаю, они родом из Дамбо.

— Говорят, это крутой район.

Мы стояли рядом, плечом к плечу.

— Видела что-нибудь интересное? — спросил я.

— Сам-то ты не пошел следом?

— Зря ты так думаешь. Прошел через весь Стайвесант, апотом в обратную сторону, вдоль реки. В Стайвесанте особо не укроешься.

— Хорошая мысль.

— Согласен.

— Согласись с этим, — с улыбкой сказала она ивручила мне тяжелый, камуфляжной окраски, военного образца бинокль. На мигкончики наших пальцев соприкоснулись.

Противоположный берег мгновенно приблизился и обрел четкиеочертания — каждое мелкое движение моих рук отзывалось в окулярах картиной землетрясения.

Я перехватил бинокль потверже, следуя взглядом замотоциклистом на Бруклинском променаде.

— Что я должен увидеть?

— Проверь сахарный завод «Домино».

Я резко перевел взгляд вперед, опередив мотоциклиста. На мигвсе в поле зрения расплылось, а потом его заполнили знакомые выцветшиефабричные стены. Чуть подавшись назад, я поймал в фокус незажженные неоновыебуквы названия, диагональный желоб для сахара, соединявший два строения, и,наконец, небольшой пустой участок между фабрикой и рекой.

— Арендованные грузовики, — тихо произнес я.

Между грузовиками и открытыми воротами товарного складасновало несколько фигур.

— Джен, ты не можешь разглядеть номер машины, котораястоит напротив пустующего здания?

— О нет. Цифры и буквы слишком мелкие. Понятия не имею,как их разобрать.

— Я тоже. Но… ты когда-нибудь видела, чтобыпрофессиональные грузчики работали все в черном? Да еще летом?

— Никогда. И смотри, как они припарковались. Прижавшиськ стене, чтобы не было видно с улицы.

Я опустил бинокль. Невооруженному глазу с такого расстояниягрузовики представлялись чем-то вроде желтых рисовых зернышек, а темные фигурки— не более чем металлическими опилками, перемещаемыми скрытым магнитом.

— Но они не предусмотрели того, что кто-то можетнаблюдать за ними с Манхэттена.

— Да уж, такое предвидеть трудно. Эти полевые стекляшкистоят четыре сотни баксов — они из военного имущества бывшего Советского Союза.Но продавец сказал, что, если они мне не подойдут, я могу их завтра вернуть.

— Господи, Джен!

Я осторожно вернул ей бинокль.

Она поднесла его к глазам и подалась вперед над периламинабережной, так что ремень бинокля теперь болтался над водой.

— Клиент должен наварить на обувке серьезные бабки. Яслышала, они собирались реконструировать эти здания и превратить в жилыекондоминиумы. Хотят торговать прекрасными видами Манхэттена, по миллиону заштуку.

— Это, вероятно, не все. Сдается мне, на территориифабрики у них есть телевизионная студия, редакционно-издательский комплекс ичерт знает что еще. Такое впечатление, что среда обитания джаммеров — этоиндустриальная зона.

— Ты, наверное, хотел сказать «постиндустриальная» —улыбнулась Джен.

— Скорее постапокалиптическая.

— Пока еще нет. Но дай им время.

Мы немного постояли в молчании. Джен осторожно следила запередвижениями за рекой, а я, просто довольный тем, что нахожусь здесь,отмечал, как изменилось с годами побережье Бруклина, смотрел, как вьются наветру волосы Джен, и радовался возможности быть рядом с ней, просто так.

— Тебе нравится твоя куртка? — спросила Джен.

— Моя что? — не понял я.

Затем до меня начало доходить. Я протянул руку и коснулсячерной, шелковистой поверхности с узором из крошечных ирисов. Это былаподкладка моего тысячедолларового бедствия, только теперь она красоваласьснаружи. Устрашающий разрез исчез вместе с рукавами, швы прострочены заново, срасчетом придать вывернутой наизнанку вещи элегантные очертания.

— Ух ты!

— Примерь!

Она выскользнула из безрукавки.

Куртка подошла мне так же идеально, как и пиджак две ночиназад. Даже чуточку лучше, как порой бывает с вещами, вывернутыми наизнанку. Иэта новая куртка — нежданно-негаданно безрукавная, не мнущаяся, из эрзацаяпонского шелка, принадлежала не не-Хантеру, а была целиком моя.

— Классно!

— Рада, что тебе понравилось. Всю ночь возилась.

Ее руки пробежали по боковым швам, коснулись нагрудногокармана (был внутренним — оказался наружным), похлопали по плечам. А затемсоскользнули вниз и сомкнулись вокруг моей талии.

— Мне очень жаль, Хантер.

Глядя в ее зеленые глаза, я медленно, глубоко вздохнул, иоблегчение нахлынуло на меня, как будто некое ужасное испытание осталосьпозади.

— Мне тоже.

Она отвела глаза.

— Это не ты повел себя как дерьмо.

— Ты просто сказала правду. Может, вышло это хреново,но ведь все равно правду. Я слишком уж ко всему присматриваюсь. И слишком многодумаю.

— Таков уж ты есть. И делаешь это по-настоящему круто.Мне нравится, как устроены твои мозги.

— Может быть, Джен. Но ведь ты хочешь совершатьперемены. И не только в способе завязки шнурков.