Это обещание казалось невыполнимым. То ли оттого, что в мэрии перешли на летний режим работы, то ли оттого, что Рокси не испытывала особенного желания трудиться, то ли оттого, что у нее была возможность работать удаленно, но почти каждый день она заходила домой на часок-другой, чтобы перекусить и посмотреть «Темную сторону любви».

– Спасибо, – сказала Элис.

– Без проблем, – ответила Рокси. – Надеюсь, буду суперзанята на работе. Может, завтра опять кто-нибудь попадет под велосипед. Нет, я не то чтобы на это надеюсь! Мне вовсе не хочется, чтобы кого-то убили, но это все равно рано или поздно случится, так что уж лучше завтра. – И через некоторое время добавила: – Значит, ты будешь в своей комнате?

– На кухне!

– Да, точно. Ну ладно. – Пауза. – Годится.

– Спасибо. Это ведь ничего?

– Конечно, ничего. – И потом: – Не вопрос. – И потом: – Вообще не проблема. – И наконец, девятнадцать минут спустя: – Может, ты все-таки найдешь другое место?

Поэтому Элис обратилась к Питтипэт.

– Разумеется, сдавай тест здесь! Надо же, как волнительно! Я уйду, так что ты будешь совершенно одна.

Элис удивилась. Питтипэт уже пару недель безвылазно сидела дома. Через несколько дней после ухода Билла она вышла купить рогалик и на обратном пути оказалась в лифте не то с Джоан, не то с Джоанной с восьмого этажа. (Джоан и Джоанна – две разные женщины, но Питтипэт, хотя познакомилась с обеими несколько лет назад, едва их различала.) Джоан и Джоанна любили поболтать, однако эта конкретная Джоан или Джоанна была особенно болтливой; из нее непрерывно изливался поток сплетен, жалоб на шумные батареи и подробностей ее противостояния с управдомом. Однако в тот день Джоан или Джоанна помалкивала; не иначе, от кого-то услышала (вероятно, от Джоанны или Джоан), что у Квиков с двенадцатого что-то неладно и весь дом уже в курсе. После этого Питтипэт перестала выходить на улицу.

Тем не менее, когда Элис рано утром явилась к невестке с ноутбуком и рюкзаком, набитым батончиками из гранолы с шоколадом, миндалем и морской солью, невиданный прилив энергии заставил Питтипэт надеть весьма легкомысленные шорты и футболку и отправиться навстречу августовскому солнцу.

– Как волнительно, – проговорила она, надевая пляжные тапочки. Элис аккуратно раскладывала злаковые батончики на столе в гостиной. – Так на какой результат ты рассчитываешь? Какой балл считается хорошим?

– Тут не самая простая система, – объяснила Элис. – MCAT оценивается в процентилях. Пятьсот баллов – середина, пятидесятый процентиль. Чтобы оказаться в девяносто пятом процентиле и попасть в Лигу Плюща, нужно набрать пятьсот шестнадцать баллов. Для первого раза я буду довольна, если окажусь в середине. Мне хватит и пятисот баллов, даже чуть меньше.

– Ясно, – сказала Питтипэт. – Буду посылать тебе лучи позитива в виде цифры пятьсот десять.

– Спасибо! Пятьсот десять – просто замечательно! – улыбнулась Элис. – Не факт, что получится сразу столько набрать, но у меня впереди целый месяц, чтобы улучшить свои знания. Впрочем, я уверена, что смогу сдать на пятьсот десять!

– Я в тебе не сомневаюсь, – сказала Питтипэт. – Пятьсот десять.

– Пятьсот десять, – повторила Элис. Питтипэт ведет себя странно или просто оправилась от потрясения? В любом случае здорово, что у нее хорошее настроение. Удивительно: лишь после ухода Билла они наконец подружились. – Спасибо, что пустила к себе.

– Тебе спасибо, что дала мне повод вернуться к жизни. – Питтипэт открыла входную дверь, обернулась, весело крикнула: “À tout à l’heure! Bonne chance!”[38] – и была такова.

В лифте – никого! Швейцар в фойе поздоровался и приподнял бровь, давая понять, что рад видеть Питтипэт после двухнедельного отсутствия, и хотя понимает, чем оно было вызвано, не собирается это обсуждать. Она весело помахала ему, вышла из дома и двинулась по Сто тринадцатой улице в сторону парка. Проходя мимо магазина велосипедов, Питтипэт подумала, что, пожалуй, было бы славно завести велик со звонком и симпатичной белой корзинкой. Надо будет выбрать в интернете, а купить здесь, чтобы поддержать местный магазин, особенно такой милый, с разноцветными велосипедами на витрине, и обязательно отметить его в соцсетях. Перейдя Сто десятую улицу, Питтипэт прошла мимо Памелы Кэмпбелл Кларк, только что завершившей прогулку по парку. Через три секунды рядом пронесся велосипед, так близко, что от поднятого им ветра у Питтипэт взметнулись волосы.

Что за день был в Центральном парке седьмого августа две тысячи пятнадцатого года? Погода мягкая и теплая. Температура утром – семьдесят пять градусов по Фаренгейту[39], днем – восемьдесят один[40]. Ветер южный, к вечеру юго-западный. Влажность – тридцать шесть процентов.

Однако кому интересны скучные цифры? События седьмого августа в Центральном парке запечатлены в инстаграме; на снимках, каждый из которых достоин кисти Сера[41], – пасторальные удовольствия: померанский шпиц катается в траве, маленькая девочка бродит по берегу пруда, красотка в купальнике позирует у фонтана Бетесда. Кругом – ньюйоркцы, их много, и все такие разные, но под ними – все та же зелень, над ними – все та же синева. На одном из снимков, между двумя игроками в софтбол, фотографирующихся на фоне дерева, виден кусочек Питтипэт: плечо, прядь волос и часть руки с мороженым. Мороженое пришлось как нельзя кстати.

По дороге Питтипэт, разумеется, думала о Билле и вспоминала, как они вместе гуляли в парке. Ах, эти долгие счастливые дни, подарившие миру десятки жизнерадостных фотографий с зеленью внизу и синевой наверху. Однако воспоминания почему-то не расстраивали. Питтипэт медленно прогуливалась вдоль ограды зоопарка, перебирая их в памяти; теперь они казались ненастоящими, словно фотографии в чужом инстаграме. Разве этого ей хотелось? Конечно, нет. Да, временами она бывала недовольна своим браком, но Билл – это Билл, ее единственный. Он стал ее единственным с первого дня их знакомства и оставался им до того самого вечера, когда ей захотелось полежать в ванне. А теперь он ушел. Почему, почему солнце светит так ярко?

Питтипэт весь день провела на улице. Восемь часов она гуляла, ела мороженое, каталась на карусели и вспоминала, каково быть юной и свежей. Обычно она пряталась от солнца, но не сегодня. Сегодня ничто не могло ей навредить. И весь день, на каждой остановке, она возносила одну и ту же безмолвную молитву за сестру мужа: пятьсот десять. Она повторяла ее снова и снова, у эстрады, у замка, на лугу. Пятьсот десять, пятьсот десять, пятьсот десять.

В лобби – никого, кроме швейцара! Пятьсот десять. В лифте – тоже никого! Пятьсот десять. Питтипэт вставила ключ в замок. Пятьсот десять.

Она вошла в квартиру. Элис сидела на диване, завернувшись в плед.

– Четыреста восемьдесят восемь.

– Это плохо? –