– Руки, – огрызнулась я больше мрачно, чем испуганно, хотя, что скрывать, страх в голосе тоже был.

Вест вообще очень самозабвенно гладил меня по лицу, приподнимая за подбородок, чтоб глаза видно было, пока я отчаянно пыталась прикинуть, куда бы увернуться от этих мягких прикосновений, но что-то мне все не прикидывалось никак.

– Роуз, ты больная на голову, я говорю о твоей матери, – вкрадчиво и серьезно сообщил Ланкмиллер, опираясь о стену.

– Что за идиотизм, так только в фильмах бывает, – я наконец просочилась между ним и стеной, отойдя на безопасное расстояние. – Она бросила меня давно уже. Вряд ли будет рада видеть снова, и вообще это наше дело, чего вы лезете.

Стоит передо мной весь такой серьезный и строгий, несет какую-то чушь, в дорогущий костюм одет, за углом наверняка целая толпа охранников и этот танк, на котором он вечно ездит, поэтому и смотрит сейчас так спокойно. Так удивительно по-доброму, что черт бы его побрал.

– Мы едва знакомы, почему я должна вам хоть каплю верить. Оставьте меня в покое уже, как нашли только.

Я развернулась было спиной, думая исчезнуть подальше и поскорее и стряхнуть наконец это странное наваждение, что-то горячее и больное, но оказалась крепко схвачена за руку.

Понятное дело, принялась отпихиваться, и рукав в ходе этой возни задрался до самого локтя, открывая глазу внушительные лиловые синяки.

– Откуда? – Этот ланкмиллерский искренне вопросительный взгляд меня просто выбесил.

Идиот.

– Что значит, «откуда», я на улице живу! Отовсюду…

Больше ничего сказать я не успела, потому что в следующий момент меня бесцеремонно закинули на плечо.

* * *

Под потолком висела большая лампа, декоративные ветки тянулись по бордовым обоям, увенчанные сверкающими цветами. Убранство было дорогое, если не сказать вычурное, и одним своим видом заставляло меня сидеть в кресле, словно проглотив здоровущий штык, и бояться дунуть на все это великолепие.

Во рту было сухо, а ладони вот промокли, наоборот. Честно говоря, я до сих пор слабо себе представляла, почему я вообще согласилась и для чего все это делаю, но я сижу в этом жестком кресле и как-то уже не сбежишь.

На самом деле ничего я не жду от этой встречи. Чему меня научил хитрый жизненный опыт, так это не питать иллюзий.

– Я понимаю, ты хотела начать совершенно новую жизнь, и я вот в нее как-то не очень вписываюсь.

Да я уйду через две минуты.

Мне просто хотелось взглянуть, какой ты стала. Действительно, необыкновенной красоты.

– Ну что ты, располагайся, выпей чаю, – маменька грациозно повела рукой, скользя по мне мало заинтересованным взглядом.

Таким, каким обычно смотрят на совершенно чужого человека. И тут ее можно было понять, мы стали друг другу чужими, давно уже.

– Мам, я…

– Сколько?

– Чего сколько?

– Сколько тебе нужно денег? Извини, у меня времени не так уж много, ты уже взрослый человек все-таки, так что давай по делу. Сколько?

Отрицательно качая головой, я выдавила из себя улыбку полумертвого, потому что это было все, что на что мне хватило сил.

– Мам, вообще-то есть кое-что, отец… меня продал. Я не хотела о грустном, но… – Сама не знаю, почему вдруг все это вырвалось.

Амалия плавно откинулась на спинку кресла, недоверчиво приподнимая бровь, и свежий пряный аромат ее духов от легкого движения разлился в воздухе.

– Мне кажется, ты немного лукавишь, Розмари. Продай он тебя, ты бы здесь не сидела. Или он тебя… Ланкмиллеру продал?! – Она рассмеялась, отставив бокал с шампанским на столик, а потом вздохнула и все еще с улыбкой заметила: – Да, сдалась ты ему.

Я смотрела на мать широко распахнутыми глазами, чувствуя, как сказанное ей медленно убивает меня. Наверное, нужно было что-то объяснить тогда, рассказать, как все было, сделать так, чтоб она поверила.

Я молча встала и, не помня себя, вышла из комнаты.

* * *

Вестон при виде меня вскочил, только я все равно не сразу его заметила.

– Ну и что там? – Он пытался заглянуть мне в глаза, по выражению лица уже явно чувствуя, что «там» меня как минимум полчаса нещадно избивали.

– Мы не виделись с ней столько лет, а она спросила, сколько нужно денег, чтобы не видеть меня еще столько же.

– Роуз, – Ланкмиллер что-то говорил, пока мы шли по коридору и еще потом, на улице, а через несколько шагов понял, что не слушаю его, и затих.

Стало совсем тоскливо. В городе постепенно темнело, по краям тротуара зажигались тусклые рыжие фонари, и морось, наступавшая с моря, пробирала до костей, щупальцами заползая за шиворот и дальше по позвоночнику. Я кое-как высвободилась из хватки Вестона и, отойдя немного, все-таки обернулась к нему, честно пытаясь делать вид, что все по плану. Ну и в итоге меня прикончил бездарный, больной и холодный вечер после ужасного дня-дна. Я прилежная умничка, блистательно все испортила. Сил уже нет совсем.

И ведь пыталась улыбаться, пыталась рассказывать Ланкмиллеру чушь про «все в порядке», про «знала ведь, что так будет». Пыталась так сильно, и не сразу поняла, что плачу, а когда поняла, с перепугу уткнулась в его рубашку.

Ну почему я такая слабая дурацкая идиотка?

И этот совершенно чужой и малознакомый человек меня успокаивал. Тихо гладил по волосам, баюкал, прижимая к себе, и как-то это все постепенно стало чуть более нежным, чем полагалось для возникшей ситуации. Он понял это первым и отпрянул даже чуть более резко, чем полагалось.

А мне еще тогда следовало как следует испугаться и сбежать очень-очень далеко. Но я этого не сделала.

Я ничего не сделала, чтобы себя спасти.

– Мне пятый десяток уже, тебе всего лишь пятнадцать…

Всему побережью было прекрасно известно, что его это не останавливало никогда. Просто он тоже умеет кормить людей отговорками.

Я сникла.

– И ты тоже меня отталкиваешь…

Хотя Веста судить за это было бы верхом несправедливости – он ведь ничего мне не должен. Но именно Вест мягко притянул меня поближе и тихо вздохнул в макушку:

– Глупостей не мели.

* * *

А потом мы напились. Я – быстро и основательно, Вест – медленно и методически.

Может, все дело было в алкоголе, который так быстро ударил в голову. Может, прикосновения чужих губ, оставлявших после себя ожоги, отняли способность трезво мыслить, но мне не хватило ума отпрянуть. Отпрянуть, оттолкнуть, уйти куда-нибудь в конце концов. Просто исчезнуть отсюда.

Я порывисто втянула воздух и приоткрыла губы, подставляясь.

Мы целовались так, как будто влюблены были без памяти. И мысли о том, что это все неправильно, что мимолетно до смешного, только разжигали внутри пугающий неумолимый пожар, вынуждая меня льнуть ближе, а его – притискивать, вдыхая запах моих волос. С головой затапливали тепло и дрожь.