Завтра это все кончится, растает, как мираж, словно ничего и не было. Но это случится завтра. Сейчас мне по телу до кончиков пальцев будто пускают ток, и лучшей смерти придумать сложно.

* * *

Конечно же, я сбежала. Снова. Едва на утро пришла в себя и поняла, что произошло, не дожидаясь «извини, так получилось» и «тебе сейчас нужно уйти», и мутных, слегка виноватых глаз, и прочих прелестей. Проверенным способом, через окно ланкмиллерского поместья, чтобы не видеть его и не слышать больше никогда, чтобы от души со злости пинать бордюры и орать о том, какая же я все-таки дура.

Все стало только хуже со временем. Исчезали с улиц уже и те бездомные, которых никогда не было в списках «Зуба». Совсем не по паре человек, как раньше. Все равно их никто не хватится.

– Мы были в доках, – Джина утерла грязь со щеки и снова уставилась на меня. – Там они нас и нашли. Спустили собак, всех переловили за считаные минуты. Я в углу сидела за ящиками, а там такая вонь, что ни один пес не сунется. Они работают на Ланкмиллеров и на «Зуб». Точнее, заправляют всем этим первые, а перепродают вторым. Как будто денег мало от своих кораблей. Ты заметила, что нам и пяти монеток для счастья хватает, а они идут на такое, хотя в жизни ни разу не голодали?

– Заметила, Джи. Почему Ланкмиллер… – Я огромным судорожным усилием вытолкнула воздух из груди, потому что, кажется, он там застрял.

Вест не святой, ясное дело, но почему все именно так должно было выйти? Значит, это от его рук мы… Тоже мне, помощничек, добродетель. Не соображая, куда вообще деть всю эту боль, я тихо сползла на пол старого сарая, пытаясь сдерживать идиотские поскуливания.

– Это точно? – уже оттуда придушенно спросила я.

– Они говорили между собой о женщине. О госпоже Ланкмиллер. Мол, она им головы пооткручивает, если недостача будет. Заведует ими. Тут большого ума не надо, что чтобы догадаться, что к чему.

Госпожа?..

Я уставилась на Джину с несчастным видом, с этим горьким «ну, добей меня уже» на лице.

Как водится, это было бы слишком гуманно.

* * *

Я мялась, стоя на ланкмиллерском пороге, смятенная и смурная, заранее прокручивая в голове все, что нужно было сейчас сказать. Охрана его меня пропустила за ворота, видно, он же и приказал, если вдруг. Я стояла на ветру и ждала, пока, въехав мне по носу, откроется дверь.

– Розмари, – на пороге наконец появился сам Вест, встрепанный, усталый и удивленный.

Совсем близко, в шаге от меня. Руку протяни – дотронешься.

– Я люблю тебя, – вдруг выпалила я, конченая, вместо всей заготовленной речи, и сама же испугалась до смерти.

Просто я знала, что после столь пламенного нежданного признания, он меня либо втянет внутрь, либо выставит за порог. И это мгновение, пока он стоял, ошарашенный, в дверном проеме, было самым жутким, наверное, самым промораживающим.

Потом меня за шкирку практически затащили в дом, вжали в чужую грудную клетку, пригладили по голове, дурную, жалкую, замерзшую, мешающую проклятья со словами признания.

Вест стоял рядом, обнимал, а я все еще беспомощно льнула к нему и бормотала испуганно, будто оправдываясь:

– Когда это успело произойти? Мы знакомы всего ничего, не больше нескольких суток.

Он говорил, что все в порядке. Что так обычно и происходит. Он говорил, а голос его дрожал из-за перебитого дыхания.

* * *

– В общем, вот так дела обстоят. Ты знал?

Я вывалила ему все, когда успокоилась. От начала и до конца. Всю жизнь с тех пор, как помню себя и до рассказа о доках. Я ради него и пришла к Ланкмиллеру. Просить, умолять о помощи. Сделать хоть что-нибудь, чтобы это прекратить. Не потому что я и сама когда-нибудь попаду к «Зубу». Попаду, глупо питать иллюзии, все, что я могу, – это лишь отстрочить. Но что другие люди пропадают каждый день, десятками, никому до них дела нет, и я… Я просто хотела дернуть за ту ниточку, которая случайно оказалась у меня в руках. Я просто хотела использовать Ланкмиллера, как умею. На этот счет тоже глупо питать иллюзии. По крайней мере, за этим я пришла. А вышло все в итоге совсем не так, как задумывалось.

– Не молчи, пожалуйста. Можно хоть что-нибудь для них сделать? – Я перевела глаза с пола на стоявшего спиной ко мне Веста.

Он наверняка сейчас подбирал подходящие варианты от «это не мое дело» до:

– Ты ведь можешь просто забыть о них, ты знаешь? Жить у меня, не нуждаться ни в чем, и никогда больше не вспоминать об этих людях, – он все это сказал, а сам даже не обернулся.

Совесть его мучила или что?

– Нет. Нет, Вест, так не пойдет. Прости тогда, что побеспокоила, но мне нужно… – Я и шага к выходу не успела сделать, как меня весьма бесцеремонно вернули на место.

– Хорошо, – вздохнул Вестон, потирая переносицу, – я поговорю с Амалией. Если вопрос в деньгах, то он решаем.

Я не успела толком ничего ответить, даже вникнуть в это его предложение, как Ланкмиллер вдруг грохнулся передо мной на колени, заставив подскочить от неожиданности. И только когда я потянулась к нему, он поймал мои руки, сжал в своих.

– Розмари, я человек не безгрешный, но, если можешь, прости мне все мои грехи.

Я так и не поняла тогда, почему он это сказал. Наверное, просто чувствовал.

* * *

Чем ближе я подбиралась к трагедии, тем хуже становились воспоминания. Обрывочные, фрагментарные, я собирала их, словно мозаику, ранясь о каждый кусочек, но все равно возвращая его на место.

Тогда еще не было никакого «Шиффбау». Никто не думал, что на уме у маменьки именно это. Вест пообещал ей открыть счет с очень приличной суммой. Я бы даже сказала, слишком приличной, какой-то более скромный человек мог бы жить на эти деньги до самой старости. Амалия могла бы распорядиться иначе, вложить их куда-нибудь или что-то вроде того. Она встречала Вестона на своем лайнере у пристани, чтобы меньше было свидетелей и вопросов. Конечно, по закону, заниматься тем, что Амалия делала, было запрещено, но ее спину прикрывал «Змеиный зуб», а таким людям сходило с рук гораздо большее. Их почти не ограничивали законы.

Вест и маменька все никак не могли договориться о цене. Я сидела чуть поодаль, у самой двери и мечтала никогда в жизни не попадать в эту каюту. Но сама напросилась, так что поздно уже жалеть.

Дело затягивалось, и за окном постепенно сгущались сумерки. Оба были изрядно пьяны к этому времени, и все походило на какую-то дурацкую семейную перепалку гораздо больше, чем на деловые переговоры. Тона постоянно повышались, наблюдать за этим было отвратительно, и я все больше пялилась за окно, поэтому и не увидела толком, как все случилось.

То ли Вест сам неудачно оступился, то ли маменька все же толкнула в грудь, но он не удержался на ногах и, падая, ударился виском об угол тумбочки. Амалия еще несколько секунд била его по щекам размашистыми пощечинами, прежде чем, бледнея, обернуться ко мне.