То были расписки в получении всех моих денег идрагоценностей – тех, которые я привез в седельных вьюках. На всех документахстояла печать Медичи.

Там оказался также кошель с деньгами, который я должен былпривязать к поясу. Там же были все мои кольца, отмытые и столь тщательноотполированные, что рубиновые кабошоны сверкали словно бриллианты, а изумрудыявляли свою безукоризненную глубину. Золото сияло так ярко, как не сияло напротяжении нескольких месяцев, и все по причине моей собственной нерадивости.

Я поспешно расчесал волосы, раздражавшие меня своей густотойи длиной, но не хватало времени попросить цирюльника, чтобы он подстриг их,укоротив до плеч. По крайней мере, достаточно долгое время они будут падать наплечи, и мне придется откидывать их со лба. Но какая это роскошь – ощущатьчистоту волос!

Я быстро оделся. Сапоги теперь оказались немного тесноваты,так как их пришлось высушивать над огнем после вчерашнего проливного дождя. Носидели на ногах хорошо, натянутые поверх тонких чулок. Я тщательно застегнулвсе пряжки и разместил на боку свой меч.

Красная бархатная туника была украшена по швам золотым исеребряным шитьем, а спереди – роскошной вышивкой: серебряными лилиями, самымдревним символом Флоренции. Застегнув пояс, я увидел, что туника не доходит досередины бедра. Чтобы не скрывать мои великолепные ноги!

Весь мой наряд оказался более изысканным, чем требовалосьдля сражения. Но каким представлялось мне это сражение? Мне предстояланастоящая резня. Я надел на себя короткую, расклешенную книзу мантию, которойони также снабдили меня, и застегнул ее золотые пряжки, хотя для города этаодежда могла оказаться, пожалуй, излишне теплой. Мантия была подбита тонким,мягким темно-коричневым беличьим мехом.

Я пренебрег шляпой. Приторочил кошель к поясу. Одно задругим я надевал на пальцы свои кольца, пока руки не отяжелели, превратившись внекое подобие боевого оружия. Я надел на них мягкие перчатки на меху. Яобнаружил среди прочего четки из темного янтаря, которых не замечал у себяпрежде. На них висело золотое распятие. Я с жаром приложился к нему губами иположил четки в карман под туникой.

Я осознал, что смотрю на пол, так как оказалось, что меняобступили две пары босых ног. Медленно перевел глаза вверх.

Передо мной стояли мои ангелы, мои собственные, личныехранители в длинных развевающихся одеждах темно-синего цвета, которые, какоказалось, были сшиты из чего-то более легкого, но менее прозрачного, чем шелкИх лица, белые, словно слоновая кость, слегка мерцали, а большие глаза походилина опалы. У них были темные волосы, причем они, можно сказать, перемещалисьсловно скользящие легкие тени.

Они стояли, обратившись лицами ко мне, и их головысоприкасались. Походило на то, что таким образом они молча общаются друг сдругом.

Их появление просто ошеломило меня. Оно внушало крайнееблагоговение. Они оказались настолько близко, что я отчетливо увидел и узналих, словно они были со мной всегда – или так, по крайней мере, мнепредставлялось. Они были слегка крупнее человеческих существ, как и другиеангелы, которых мне довелось видеть, и выражения лиц у них ничуть не смягчалисьприятными, безмятежными улыбками, как у других их собратьев, но сами лица вцелом были весьма гладкими и широкими, с изящно вырезанными ртами.

– Ну а теперь ты веришь в наше присутствие? –шепотом справился у меня один из них.

– Будьте добры, нельзя ли узнать ваши имена? –вежливо спросил я.

Оба мгновенно тряхнули головами в знак полного отрицания.

– Любите ли вы меня? – допытывался я.

– Где написано, что мы должны любить тебя? –ответил тот, который молчал до этого. Его голос показался мне бесцветным итихим, как шепот, но более отчетливым. Может быть, это был такой же голос, каки у первого из ангелов.

– Любишь ли ты нас? – спросил другой.

– Почему вы охраняете меня? – вопросом ответил я.

– Потому, что мы посланы сюда для этой цели, и мы будемс тобой до тех пор, пока ты не умрешь.

– Без любви? – спросил я.

Они снова тряхнули головами в знак отрицания.

Постепенно комната наполнялась ярким светом. Я резкоповернулся, чтобы взглянуть в окно. Я думал, что это солнце. Солнце больше несможет причинить мне зло.

Но это было не солнце. То был Мастема, возникший позадименя, как облако из золота, и с обеих сторон от него стояли мои вечныеспорщики, мои сподвижники по общему делу, мои славные защитники – Рамиэль иСетий.

Вся комната засверкала и, казалось, беззвучно задрожала. Моиангелы искрились и вырастали у меня на глазах во всем великолепии своихбелоснежных и темно-синих одеяний.

Все смотрели на фигуру Мастемы со шлемом на голове.

Невероятный музыкальный шуршащий звук наполнил тишину –певучий звук, словно огромная стая птиц с золотыми колокольчиками в горлевнезапно пробудилась и устремилась вверх с ветвей своих залитых солнечнымсветом деревьев.

Я вынужден был прикрыть глаза. Я утратил равновесие, воздухстал прохладнее, и все вокруг заслонило поднявшееся невесть откуда облако пыли.

Я тряхнул головой. Огляделся вокруг.

Мы оказались внутри самого замка.

Там было очень сыро и почти темно. Свет проникал туда лишьсквозь щели громадного разводного моста, который, разумеется, был поднят иукреплен на опорах. По обе стороны от него возвышались грубо отесанные каменныестены, а на них повсюду виднелись огромные ржавые крючья и цепи, которыми,очевидно, не пользовались по крайней мере на протяжении последнего года.

Я повернулся и вошел в едва освещенный внутренний двор, и уменя вдруг перехватило дыхание при виде высоких стен, окружавших меня иустремленных вверх, к отчетливому кубу яркого, прозрачного, синего неба.

Несомненно, это был тот же крепостной двор при входе взамок, ибо перед нами возвышалась другая пара огромных ворот, настолькошироких, что сквозь них мог бы проехать самый большой современный фургон ссеном, какой только можно себе представить, или новомодная военная машина.

Земля во дворе была грязная. Высоко в стенах со всех сторонбыли прорезаны окна, ряд за рядом виднелись двухстворчатые арки окон, и все онибыли зарешечены.

– Ты нужен мне теперь, Мастема, – сказал я.

Я снова осенил себя крестным знамением. Вынул из карманачетки и приложился губами к распятию, взглянув на крошечную, искривленную отнепереносимых страданий фигурку нашего страждущего Христа.