Вампиры, гусеницы, – все они оказались погруженными всон, но не в гробах, не в тайниках – они лежали длинными рядами, и каждое тело,одетое в изысканный наряд, было покрыто тонкой плащаницей, сотканной изкрученой золотой нити. Тела располагались вдоль трех стен склепа. В дальнем егоконце повисли над бездонной пропастью сломанные ступени.

Я моргнул и прищурился, и мне показалось, что свет над нимистал ярче. Я медленно приближался к ближайшей ко мне фигуре, пока не различилтуфли цвета густого бургундского и темно-коричневые чулки; и все это былопокрыто златотканой паутиной, как если бы каждую ночь отменные тутовыешелкопряды сплетали тонкую плащаницу для этого существа, – настолькобезупречной, совершенной и превосходной была она. Увы, в этом не было ничего волшебного;это было самое прозрачное из всего, на изготовление чего были способнысмертные. И нить была спрядена на веретенах какими-то безвестными тружениками –массой мужчин и женщин; и пелена была искусно подшита по краям. Я сорвалпелену.

Я наклонился ниже, к сложенным рукам этого создания, и тутувидел, к своему внезапному ужасу, что его спящее лицо вдруг оживилось. Глазаприоткрылись, и одна рука с явной угрозой потянулась ко мне.

Я резко отпрянул от его вытянутых когтей, и весьмасвоевременно. Я обернулся, увидев, что Рамиэль удерживает меня, но затем онзакрыл глаза и склонил голову мне на плечо.

– Теперь ты знаешь, на какие хитрости они способны.Посмотри на него. Ты сам убедился. Теперь оно снова сложило руки на груди. Онодумает, что теперь в безопасности. Оно закрыло глаза.

– Что я натворил! Ах, я убью его! – сказал я.

Схватив пелену в левую руку, я занес свой меч в правой. Яприближался к спящему чудовищу, и на сей раз, когда его рука поднялась, япоймал ее и стал накручивать на нее ткань, одновременно замахиваясь мечом ирезким движением опуская его на демона.

И тут голова его скатилась на пол. Раздался отвратительныйзвук, возможно, он исходил из шеи, а не из горла. Рука с шумом шлепнулась обпол. При свете дня оно не могло сражаться столь же упорно, как во тьме ночной,как это было в той моей битве, когда я обезглавил своего первого противника.Ах, я победил!

Я схватил эту голову и смотрел, как кровь выплескивается изорта. Глаза, если они и открывались раньше, теперь были закрыты. Я отшвырнулголову на середину склепа. И сразу же свет начал пожирать дьявольскую плоть.

– Посмотри на нее теперь, голова поджаривается! –воскликнул я. Но сам уже не мог остановиться.

Я подошел к следующему, сорвал прозрачную плащаницу сженщины с великолепными длинными косами, ввергнутой в эту ужасную гибель всамую пору расцвета ее жизни. Я поймал ее поднявшуюся было руку, с той жеяростью отрубил ей голову и поднял ее за косу, а затем швырнул, чтобы онаприземлилась рядом с головой ее соседа.

В лучах света, льющегося сверху сквозь люк, голова первогосущества сморщивалась и чернела прямо у меня на глазах.

– Люцифер, ты видишь все это? – выкрикнул я. Эхоотозвалось насмешкой надо мной: – Видишь это? Видишь это? Видишь это?

Я бросился к следующему.

– Флориан! – закричал я, отдернув пелену. Ужаснаяошибка.

Когда он услышал свое имя, глаза его открылись, прежде чем яоказался прямо перед ним, и, словно марионетка на подвесе, рванувшись, он сумелбы подняться, если бы я не успел ударить его мечом и нанести глубокую рану вгрудь. Не успев отреагировать на произошедшее, он упал навзничь. Я поднес меч кего нежной благородной шее. Его белокурые волосы запеклись от крови, а глазаполуоткрылись и опустели; он умер у меня на глазах.

Я схватил его за длинные волосы, это бестелесное создание,этого вождя всех остальных, этого сладкоголосого дьявола, и швырнул вдымящуюся, отвратительную кучу.

И так все и продолжалось, я продвигался влево по длинномуряду, почему влево – не могу сказать, разве что таковым был мой путь: и всякийраз, сдергивая пелену, я набрасывался на врага с быстротой молнии, хватая егоза руку, если он пытался ее поднять, хотя иногда он не успевал даже этого. Яотрубал ему голову с такой скоростью, что забрызгивал себя кровью и наносилудары, безобразно, вдребезги сокрушая челюсти своего недруга, ломая егокости, – словом, так или иначе, умертвляя его.

Я убивал их.

Я отрывал им головы и пополнял ими груду, которую окутывалтакой густой дым, что она казалась мерцающим костром, в котором сжигали осеннююлиству. От нее вздымался пепел – крошечные легкие частички, – но восновном головы томились на огне, чернели, осаливались, масса наращивалась, ипепла было весьма немного.

Страдали ли они при этом? Сознавали, что с ними случилось?Куда спасались бегством их души, на каких невидимых ногах, в этот отчаянный ижуткий момент, когда разрушался их Двор, когда я рычал от ярости и топалногами, закидывал назад собственную голову и рыдал, отчаянно рыдал, пока слезыне застилали мне глаза и я переставал видеть вообще что-нибудь?

Я расправился с почти двадцатью, да, именно с двадцатьюпротивниками, и мой меч покрылся столь толстым слоем запекшейся и свежей крови,что мне не раз приходилось вытирать его дочиста. Об их тела, пробираясь кдругой стене склепа, я отирал его, проводя им между телами одной пары задругой, изумляясь, до чего сморщенными становились их бледные руки, сложенныена груди, какой черной становилась кровь, столь медленно вытекавшая при светедня из разорванных шей.

– Мертвые, все вы мертвые, и все же куда вы уходите,куда исчезают ваши бессмертные души?

Свет постепенно тускнел. Я остановился, дыша с трудом. Явзглянул на Мастему.

– Солнце все еще высоко, – тихо произнес он. Оноставался невозмутим, хотя находился так близко от них, от их обуглившихся,издающих отвратительный смрад голов.

Казалось, дым исходил в основном из их глаз, а неоткуда-либо еще, словно это желеобразное вещество легче всего превращалось вдым.

– В церкви уже смеркается, но теперь наступил всеголишь полдень, – продолжал Мастема. – Берись за дело проворнее. У тойстены осталось еще двадцать, и ты сам понимаешь, что тебя ожидает. За работу!

Остальные ангелы оставались неподвижны, собравшись вместе:великолепные Рамиэль и Сетий – в своих роскошных одеждах, а двое других – водеяниях попроще, менее замысловатых. И все они смотрели на меня с чрезвычайнойтревогой. Я заметил, как Сетий поглядел на гору тлеющих голов, а затем снова наменя.

– Продолжай, бедный Витторио, – прошепталон. – Поспеши.

– Смог бы ты сам все это сделать?

– Я не могу.