– Нет, я знаю, что вам это не разрешается, –сказал я. Грудь болела от усилий, и теперь я мог лишь с трудом заставить себяразговаривать. – Я подразумеваю, смог ли бы ты это сделать? Мог ли бызаставить себя совершить такое?

– Я не земное создание, не из плоти и крови,Витторио, – беспомощно ответил растерянный Сетий. – Но я могу сделатьвсе, что повелит мне Господь.

Я прошел мимо них. Я оглянулся, чтобы вновь увидеть их ввеликолепном сиянии, всех вместе, и одного – на отчетливом удалении отостальных, Мастему в сияющей под солнечными лучами кольчуге, с ослепительносверкающим мечом на боку.

Он промолчал.

Я повернулся. Я сорвал ближайшую пелену. Под ней лежалаУрсула.

– Нет!

Я отстранился.

Я позволил пелене упасть обратно. Я был достаточно удален отнее, так что она не успела проснуться; она оставалась недвижима. Ее прелестныеруки были сложены в той же позе благостного упокоения, какую приняли иостальные, только ее вид воспринимался приятно, без горечи, словно в самомневинном детстве ее умертвили сладким ядом, не спутав притом ни единого волоскав ее длинных, заботливо расчесанных, распущенных локонах. Они сияли, какзолотое гнездо, озаряя ее голову и плечи.

Я не мог слушать звуки собственного захлебывающегосядыхания. Не обращая внимания на то, что край моего меча зазвенел, задеваякамни, я облизывал пересохшие губы. Я не осмеливался снова взглянуть на них,хотя сознавал, что они собрались вместе всего в нескольких ярдах от меня ивнимательно наблюдают. И в этом напряженном молчании я слышал, как шипят ипотрескивают горящие головы проклятых демонов.

Я сунул руку в карман и вынул четки из янтарных бусин. Рукамоя позорно задрожала, когда я взялся за них, а затем я их поднял, позволивповиснуть в воздухе крошечному распятию, и швырнул в нее. Они упали прямо надее маленькими ладонями, прямо над белыми холмиками полуобнаженных грудей. Четкиулеглись там, распятие упокоилось в ложбинке на ее бледной коже, а она даже нешевельнулась.

Свет приникал к ее ресницам, как пыльный налет.

Без всяких объяснений или извинений я прошел к следующему,сорвал с него пелену и разрубил его – или ее, не знаю, кого именно, – сгромким, пронзительным воплем. Я схватил отсеченную голову за густые каштановыелоконы и зашвырнул ее, отвратительную, мимо ангелов, в массу помоев, лежавшую усамых их ног.

Затем подошел к следующему. Годрик. О Господи, вот этовстреча!

Я увидел лысую голову еще до того, как прикоснулся к пелене,и теперь, срывая ее, услышав, как она рвется из-за моей торопливости, я ожидал,что он раскроет глаза, ожидал, что он приподнимется со своего ложа и свиреповзглянет на меня.

– Узнаешь меня, чудовище? Узнаешь меня? – возопиля. Меч рассек его шею. Белая голова покатилась по полу, и мечом я проткнулкровоточащий обрубок его шеи.

– Узнаешь меня, чудовище? – снова вскричал я,обращаясь к этим трепещущим векам, к разинутому в агонии, изнемогающемукрасному рту.

– Помнишь меня?

Я потащил его к куче других голов и водрузил сверху, словнобоевой трофей.

– Знаешь меня? – простонал я еще раз.

А потом в ярости поспешил снова к своей работе.

Еще двоих, потом троих, потом пятерых, семерых, девятерых,затем еще шестерых – и с Двором было покончено, все его танцовщики и господа, игоспожи были мертвы.

И затем, направившись в другую сторону, я быстро разделалсяс теми бедными сельчанами-прислужниками, для которых не нашлось покрывал, чьихилые, слабые от полуголодного существования, бледные руки вряд ли смогли быподняться для самозащиты.

– А охотники? Куда подевались охотники?

– В дальнем конце. Теперь там почти стемнело. Будьпредельно осторожным.

– Я вижу их, – сказал я, подтянулся кверху и едване задохнулся. Они лежали в ряд вшестером, головами к стене, как остальные, нооказались в рискованной близости друг от друга. Мне грозила серьезнаяопасность.

Внезапно я расхохотался, осознав простоту ситуации.Продолжая смеяться, я сорвал первую пелену и с размаху ударил мечом по ногамдемона. Он приподнялся, и мне не составило труда определить, куда направитьудар, а струи крови уже били фонтанами.

Что до второго, я сразу обрубил ему ноги, а потом разрезалего посредине, но едва успел нагнуться над его головой, как его рука ухватиласьза меч. Однако мне без труда удалось отрубить эту руку.

– Умри, ублюдок, ты, похитивший меня со своим напарником,я запомнил тебя!

И наконец, я подошел к последнему, и вот его бородатаяголова уже была в моей руке.

Медленно я пошел обратно, держа голову этого последнего,пиная ногами остальные перед собой, – головы, которые зашвырнуть подальшеу меня уже не хватало сил, и потому я бил по ним, как по отбросам, пока они неоказались на свету.

Теперь уже стало совсем светло. С западной стороны церквисияло послеполуденное яркое солнце. А открытый люк над головой пропускалпогибельное тепло.

Медленно я отер лицо тыльной стороной левой руки, опустил напол свой меч и порылся в карманах в поисках платков, которыми снабдили менямонахи. Я нашел их и вытер лицо и руки.

Затем поднял свой меч и снова подошел к изно-жию ее могилы.Она лежала там, как и прежде. По-прежнему сюда не проникал свет. Он не могкоснуться ни одного из них там, где они спали.

Она спокойно возлежала на своем каменном ложе. Руки ее былинедвижны, как прежде, пальцы изящно сложены, правая рука лежала над левой, а навозвышении белоснежной груди теперь покоился золотой распятый Христос. Ееволосы слегка шевелились под дуновением легчайшего ветерка, который, кажется,спускался из узкого отверстия наверху и от которого вокруг прекрасногобезжизненного лица образовался легкий нимб из завитков.

Ее волосы свободными волнами, без вплетенных лент илижемчужных заколок, слегка свисали над краями ее погребального ложа – стольузким оно оказалось, – и так же складками падали края ее длинного,расшитого золотом, роскошного платья. Это было не то платье, в котором я еевстретил. Только интенсивный цвет алой крови был таким же, но все остальноебыло великолепным, изысканно нарядным и новым, словно она была принцессойкоролевской крови, всегда готовой получить поцелуй своего прекрасного принца.