Тяжело вздохнув, я решила попытать счастья с другим номероми, набрав его, услышала тихий, робкий голосок:

– Говорите.

– Позовите Настю.

– Какую?

– Звягинцеву.

– Такой здесь нет.

Но я все же не оставляла надежды. В конце концов, Настямогла выйти замуж и сменить фамилию, я ищу Звягинцеву, а она давным-давноИванова.

– А какая есть? Позовите ее.

– Никакой, тут я живу, Светлана.

Я топнула ногой, ну и люди! Если живет одна, зачемспрашивать: «Какую»?

– Это ваша квартира? – решила я продолжитьрасспросы.

– Нет, бабушкина.

– Вы тут давно живете?

– Полгода.

– А прежних жильцов знаете?

– Кого?

– Ну тех, кто до вас жил?

– Нет, – пролепетала девушка.

Я приуныла, кругом облом и полнейшее невезение, но тутсобеседница совершенно неожиданно закончила:

– Это невозможно.

– Что?

– Знать тех, кто до нас тут обитал.

– Почему же, – вяло возразила я, – иногдажильцы, уезжая, оставляют своим «сменщикам» новый адрес, просят сообщить тем,кто станет их разыскивать.

– Невозможно, – безмятежно повториладевушка, – потому что тут до нас никто не жил. Бабушка получила квартируот завода в шестьдесят первом году, как въехала, так и живет.

Я расстроилась почти до слез, но на всякий случай решилауточнить:

– И квартиру она не сдавала?

– Пускала жильцов, – невозмутимо ответиладевица. – А как прожить-то? Пенсия крохотная. Работала всю жизнь честно,на одном месте, а наше государство…

– Сделайте одолжение, позовите бабушку, – перебилая ее.

– Она спит.

– А во сколько она встает?

– В шесть, – последовал короткий ответ, – какпривыкла с юности, так и живет.

Будильник я завела на полседьмого и, проснувшись от егопротивно-настойчивого писка, мигом схватилась за телефон. Конечно, крайненеприлично звонить в такое время, но вдруг милая старушка утопает в поликлиникуи застрянет там на целый день.

– Алло! – гаркнули мне в ухо.

– Вы бабушка? – от неожиданности спросила я.

– В общем, да, – засмеялась женщина, – но неваша.

– Простите, бога ради, мне нужна Настя Звягинцева.

– Ой, хорошо, что вы позвонили, – зачирикаластарушка, – приезжайте.

– Куда?

– Пишите адрес, да поторопитесь. До одиннадцатиуспеете, а то мне на танцы уходить?

– На танцы? – растерянно повторила я.

– Ну да, я занимаюсь в студии «Латинос», –сообщила бабуся, – так что постарайтесь побыстрей.

Скажите честно, вы любите рано утром выползать на улицу?Лично меня от такой перспективы просто перекашивает. Вначале очень труднопроснуться, потом, когда глаза все же раскрылись, я, спотыкаясь, бреду вванную, на меня нападает крупная дрожь, ни чай, ни кофе согреться не помогают,а от осознания того, что сейчас придется выныривать на улицу, делается совсемплохо.

Откуда ни возьмись у меня возникло видение. В тяжелом,неуклюжем пальто из несгибаемого драпа, еле-еле отдирая от земли обутые вгрубые сапоги ноги, я бреду по заснеженному тротуару к метро. В одной руке уменя тяжеленный портфель, а в голове полная безнадега, предстоит еще одинбезрадостный рабочий день. На дворе темно, с неба сыплет то ли дождь, то лиснег, под подошвами чавкает каша из соли, песка и полурастаявшего льда. Большевсего на свете хочется спать, спать, спать, но я на автомате добираюсь доподземки. В нос ударяет теплый, влажный воздух, толпа мрачных и хмурых людейвдавливается в вагон, и, о радость, меня «доносят» прямо к свободному сиденью.Шлепаюсь в узкое пространство между толстой теткой в клочкастой шубе из невинноубиенного кролика и красноносым, нестерпимо воняющим чесноком мужичком.

– Нечего толкаться, – бубнит баба, сильно пихаяменя локтем, – небось не одна тут!

Мужик рыгает, «аромат», исходящий от него, становитсяневыносимым. Но меня, несмотря ни на что, заливает ощущение вселенской радости.Господи, как мне повезло! Нашлось место, и теперь я могу еще полчаса поспать.Пусть толстая тетка пыхтит от злобы, а дядька испускает миазмы, наплевать наних, я сижу, дремлю, кайфую. Нет, все-таки я принадлежу к касте счастливчиков,не каждому так повезет утром. Кстати, у меня же с собой есть интересныйдетектив. Лезу в портфель, но внутри, в объемных отделениях, нет книги, тамлежат… ноты! Очень старые, пожелтевшие тетради, похоже, изданные еще в началедвадцатого века.

Картинка, моргнув, исчезла. Я, стоя в вагоне у двери,изумилась до крайности. Интересно, откуда мне, лентяйке и эгоистке, до болизнакомы ощущения женщины, вынужденной таскаться каждый день на работу? И почемуу меня с собой оказались ноты? С какой стати понадобились такие старые?

Продолжая размышлять, я добралась до нужного дома ипозвонила в квартиру.

– Зря я вас торопила, – заявила маленькая,седенькая, похожая на тумбочку старушка, – занятия нам отменили! Ну даничего, все, что ни делается, – делается к лучшему.

Продолжая безостановочно говорить, она повела меня на кухнюи гостеприимно принялась угощать чаем. Речь старушки лилась потоком, черездесять минут я узнала о ней все. Зовут ее Клара Васильевна, лет ей столько, чтоговорить стыдно, но, вообще-то, восемьдесят. Работала всю жизнь на заводекладовщицей, имеет кучу грамот, медаль «Ветеран труда», а еще, как передовикпроизводства, получила квартиру, вот эту самую, где мы сейчас сидим. И оченьхорошо, что повезло иметь собственную жилплощадь, потому как в годы лишенийодну комнату Клара Васильевна сдавала. Правда, сейчас поселила у себя внучкуЛеночку, она студентка, но…

Понимая, что детального рассказа о недостатках девушки мнене выдержать, я попыталась направить поток болтовни бабуси в нужное русло:

– Скажите, вы помните Настю Звягинцеву?

– Старость – не радость, – всплеснула руками КлараВасильевна, – чешу себе языком, а человек по делу пришел. Сейчас, где оно?

Хозяйка принялась суетливо рыться в одном из шкафчиков.