— Да уж говорите прямо, что совсем неправ, не виляйте; чтоза “несколько”!

— Если хотите, то и совсем неправы.

— Если хочу! Смешно! Да неужели вы думаете, что я и сам незнаю, что так щекотливо поступать, что деньги его, воля его, а с моей сторонывыходит насилие. Но вы, князь… жизни не знаете. Их не учи, так толку не будет.Их надо учить. Ведь совесть у меня чиста; по совести, я убытку ему не принесу,я с процентами возвращу. Нравственное он тоже удовлетворение получил: он виделмое унижение. Чего же ему более? На что же он будет годиться, пользы-то не принося?Помилуйте, что он сам-то делает? Спросите-ка что он с другими творит, и каклюдей надувает? Чем он дом этот нажил? Да я голову на отсечение дам, если онвас уже не надул и уже не обдумал, как бы вас еще дальше надуть! Вы улыбаетесь,не верите?

— Мне кажется, это всё не совсем подходит к вашему делу! —заметил князь.

— Я вот уже третий день здесь лежу и чего нагляделся! —кричал молодой человек, не слушая: — представьте себе, что он вот этого ангела,вот эту девушку, теперь сироту, мою двоюродную сестру, свою дочь, подозревает,у ней каждую ночь милых друзей ищет! Ко мне сюда потихоньку приходит, поддиваном у меня тоже разыскивает. С ума спятил от мнительности; во всяком углуворов видит. Всю ночь поминутно вскакивает, то окна смотрит, хорошо ли заперты,то двери пробует, в печку заглядывает, да этак в ночь-то раз по семи. Замошенников в суде стоит, а сам ночью раза по три молиться встает, вот здесь взале, на коленях, лбом и стучит по получасу, и за кого-кого ни молится,чего-чего ни причитает, спьяна-то? За упокой души графини Дюбарри молился, яслышал своими ушами; Коля тоже слышал: совсем с ума спятил!

— Видите, слышите, как он меня страмит, князь! — покраснев идействительно выходя из себя, вскричал Лебедев. — А того не знает, что, можетбыть, я, пьяница и потаскун, грабитель и лиходей, за одно только и стою, чтовот этого зубоскала, еще младенца, в свивальники обертывал, да в корыте мыл, дау нищей, овдовевшей сестры Анисьи, я, такой же нищий, по ночам просиживал,напролет не спал, за обоими ими больными ходил, у дворника внизу дрова воровал,ему песни пел, в пальцы прищелкивал, с голодным-то брюхом, вот и выняньчил, вонон смеется теперь надо мной! Да и какое тебе дело, если б я и впрямь за упокойграфини Дюбарри когда-нибудь, однажды, лоб перекрестил? Я, князь, четвертогодня, первый раз в жизни, ее жизнеописание в лексиконе прочел, Да знаешь ли ты,что такое была она, Дюбарри? Говори, знаешь иль нет?

— Ну вот, ты один только и знаешь? — насмешливо, но нехотяпробормотал молодой человек.

— Это была такая графиня, которая, из позору выйдя, вместокоролевы заправляла, и которой одна великая императрица в собственноручномписьме своем “ma cousine”[22] написала. Кардинал, нунций папский, ей, налеве-дю-руа (знаешь, что такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые наобнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще, за честь почитая, — этакое-товысокое и святейшее лицо! Знаешь ты это? По лицу вижу, что не знаешь! Ну, какона померла? Отвечай, коли знаешь!

— Убирайся! Пристал.

— Умерла она так, что после этакой-то чести, этакую бывшуювластелинку потащил на гильотину палач Самсон, заневинно, на потеху пуасардокпарижских, а она и не понимает, что с ней происходит, от страху. Видит, что онее за шею под нож нагибает и пинками подталкивает, — те-то смеются, — и сталакричать: “Encore un moment, monsieur le bourreau, encore un moment!” Что иозначает: “Минуточку одну еще повремените, господин буро, всего одну!” И вот заэту-то минуточку ей, может, господь и простит, ибо дальше этакого мизера счеловеческою душой вообразить невозможно. Ты знаешь ли, что значит слово мизер?Ну, так вот он самый мизер и есть. От этого графининого крика, об однойминуточке, я как прочитал, у меня точно сердце захватило щипцами. И что тебе втом, червяк, что я, ложась на ночь спать на молитве вздумал ее, грешницувеликую, помянуть. Да потому, может, и помянул, что за нее, с тех пор как землястоит, наверно никто никогда и лба не перекрестил, да и не подумал о том. Ан ейи приятно станет на том свете почувствовать, что нашелся такой же грешник, каки она, который и за нее хоть один раз на земле помолился. Ты чего смеешься-то?Не веришь, атеист. А ты почем знаешь? Да и то соврал, если уж подслушал меня: яне просто за одну графиню Дюбарри молился; я причитал так: “упокой, господи, душувеликой грешницы графини Дюбарри и всех ей подобных”, а уж это совсем другое;ибо много таковых грешниц великих, и образцов перемены фортуны, и вытерпевших,которые там теперь мятутся и стонут, и ждут; да я и за тебя, и за таких же, какты, тебе подобных, нахалов и обидчиков, тогда же молился если уж взялсяподслушивать, как я молюсь…

— Ну, довольно, полно, молись за кого хочешь, чорт с тобой,раскричался! — досадливо перебил племянник. — Ведь он у нас преначитанный, вы,князь, не знали? — прибавил он с какою-то неловкою усмешкой: — всё теперьразные вот этакие книжки да мемуары читает.

— Ваш дядя всё-таки… не бессердечный же человек, — нехотязаметил князь. Ему этот молодой человек становился весьма противен.

— Да вы его у нас, пожалуй, этак захвалите! Видите, уж он ируку к сердцу, и рот в ижицу, тотчас разлакомился. Не бессердечный-то, пожалуй,да плут, вот беда; да к тому же еще и пьян, весь развинтился, как и всякийнесколько лет пьяный человек, оттого у него всё и скрипит. Детей-то он любит,положим, тетку покойницу уважал… Меня даже любит и ведь в завещании, ей богу,мне часть оставил…

— Н-ничего не оставлю! — с ожесточением вскричал Лебедев.

— Послушайте, Лебедев, — твердо сказал князь, отворачиваясьот молодого человека, — я ведь знаю по опыту, что вы человек деловой, когдазахотите… У меня теперь времени очень мало, и если вы… Извините, как вас поимени-отчеству, я забыл?

— Ти-ти-Тимофей.

— И?

— Лукьянович.

Все бывшие в комнате опять рассмеялись.

— Соврал! — крикнул племянник, — и тут соврал! Его,. князь,зовут вовсе не Тимофей Лукьянович, а Лукьян Тимофеевич! Ну зачем, скажи, тысоврал? Ну не всё ли равно тебе, что Лукьян, что Тимофей, и что князю до этого?Ведь из повадки одной только и врет, уверяю вас!

— Неужели правда? — в нетерпении спросил князь.

— Лукьян Тимофеевич, действительно, — согласился изаконфузился Лебедев, покорно опуская глаза и опять кладя руку на сердце.

— Да зачем же вы это, ах, боже мой!

— Из самоумаления, — прошептал Лебедев, всё более и покорнеепоникая своею головой.

— Эх, какое тут самоумаление! Если б я только знал, гдетеперь Колю найти! — сказал князь и повернулся было уходить.

— Я вам скажу, где Коля, — вызвался опять молодой человек.