— Не знаю, как я буду без вас, отец Ральф. СначалаФрэнк, теперь вы. С Хэлом это как-то по-другому, я знаю, он умер и уже не можетвернуться. А вы и Фрэнк живы! Я всегда буду гадать, как вы там, что делаете,хорошо ли вам, может, я могла бы чем-нибудь помочь. Мне даже придется гадать,живы ли вы, правда?

— И со мной будет так же, Мэгги, я уверен, и с Фрэнкомто же самое.

— Нет. Фрэнк нас забыл… и вы забудете.

— Я тебя никогда не забуду, Мэгги, до самой смерти незабуду. А жить я буду долго, очень долго, это будет мне наказанием. — Онвстал, помог и ей подняться на ноги, легонько, ласково обнял ее. — Что ж,простимся, Мэгги. Больше мы не увидимся наедине.

— Если бы вы не были священником, отец Ральф, вы бы намне женились?

Почтительное обращение сейчас резануло его.

— Не величай меня все время отцом! Меня зовут Ральф!

Но это не было ответом на ее вопрос.

Он обнимал ее, но вовсе не собирался поцеловать.Запрокинутого к нему лица было не разглядеть — луна уже зашла, стало совсемтемно. Он почувствовал, его груди внизу касаются острые маленькие груди…волнующее, удивительное ощущение. И еще удивительней — так естественно, словнодавным-давно привыкла к мужским объятиям, она вскинула руки и крепко обвила егошею.

Никогда еще ни одну женщину он не целовал как любовник, нехотел этого и сейчас, и Мэгги уж наверно тоже этого не хочет, думал он. Ждет,что он ласково чмокнет ее в щеку, мимолетно обнимет — как простился бы с неюПэдди, если б уезжал надолго. Она чуткая и гордая; и, должно быть, он жестокообидел ее, когда бесстрастно взвешивал и оценивал ее заветные мечты.Несомненно, она так же, как и он сам, жаждет покончить с этим прощанием. Утешитли ее, если она поймет, что он терзается куда сильней, чем она? Он наклонилголову, хотел коснуться губами ее щеки, но Мэгги стала на цыпочки и не то чтобыухитрилась, просто так уж вышло — коснулась губами его губ. Он вздрогнул,словно от ядовитого укуса, но тотчас опомнился, снова наклонил голову,попытался что-то сказать прямо в эти нежные сомкнутые губы — и, пытаясьответить, они разомкнулись. И словно ни единой косточки не осталось в ее теле,оно обернулось жаркой, податливой темнотой; одной рукой он обхватил ее талию,другой — плечи, его ладонь легла ей на затылок, зарылась в ее волосы, он прижалее лицо к своему, будто боялся, что она ускользнет — вот сейчас, сию минуту, аон еще не успел понять и осмыслить, что же это за невероятное чудо — Мэгги. Этоона и не она, неведомая, совсем не прежняя, ведь та Мэгги, его Мэгги не былаженщиной, он не ощущал и не мог ощутить в ней женщину. И он тоже не мог бытьдля нее мужчиной.

Эта мысль прояснила его смятенные чувства; он оторвал руки,что обвивали его шею, оттолкнул ее и силился во тьме разглядеть ее лицо. Но онапонурилась и не поднимала глаз.

— Нам пора, Мэгги, — сказал он.

Без единого слова она отошла к своей лошади и уже в седлеждала его; обычно это ему приходилось ее ждать.

Предсказание отца Ральфа сбылось. В это время года Дрохедаутопала в розах, и теперь весь дом был завален ими. К восьми часам утра в садуостались разве что одни бутоны. Вскоре после того, как сорвана была с кустапоследняя роза, начал съезжаться народ на похороны; в малой столовой подалилегкий завтрак — кофе, свежие, только-только из печи, булочки с маслом. Послетого как останки Мэри Карсон препроводят в склеп, в парадной столовой предстоитболее солидная трапеза, участникам похорон надо будет подкрепиться переддальней обратной дорогой. О последних новостях уже прослышали, слухи в Джиллиразносятся мгновенно, чему содействует телефон — общая линия сразу длянескольких абонентов. Произносились приличные случаю скорбные фразы, а взглядыи умы прикидывали, рассчитывали, втайне усмехались.

— Говорят, мы вас скоро лишимся, вашепреподобие, — едко заметила мисс Кармайкл.

Никогда еще он не казался столь отрешенным, столь чуждымчеловеческих чувств, как в это утро — в стихаре без кружев поверх матово-чернойсутаны, с серебряным крестом на груди. Словно здесь только его тело, а духвитает далеко. Но он рассеянно посмотрел сверху вниз на мисс Кармайкл, словнобы собрался с мыслями и весело, ничуть не притворно улыбнулся.

— Пути господни неисповедимы, мисс Кармайкл, —ответил он и отошел, заговорил с кем-то еще.

Никто не догадался бы, о чем он думает, а на уме у него былонеизбежное столкновение с Пэдди из-за завещания, и страшила ярость Пэдди, инужно, необходимо было ощутить эту ярость и презрение.

Прежде чем начать мессу, он обернулся к пастве; в залеяблоку некуда было упасть; и тяжелый, густой запах роз душил, несмотря нараспахнутые окна.

— Не стану растекаться в пространныхславословиях, — произнес он чуть ли не с оксфордской изысканностью, по егоречи почти незаметно было, что родом он ирландец. — Все вы знали МэриКарсон. Она была столпом и опорою нашего общества, опорою святой церкви,которую возлюбила превыше кого-либо из людей.

Иные слушатели потом клялись, что при этих словах глаза егоблеснули насмешкой, другие столь же решительно утверждали, что взор еготуманила глубокая, неподдельная скорбь.

— Она была опорою церкви, которую возлюбила превышекого-либо из людей, — повторил отец Ральф еще отчетливей; он был не изтех, кто сворачивает с полпути. — В последний свой час она была одна — ивсе же не одна. Ибо в наш смертный час с нами и в нас пребывает Господь нашИисус Христос и на себя принимает бремя наших мук. Ни величайший из людей, нипоследний из малых сих не умирает в одиночестве, и смерть сладостна. Мысобрались здесь для молитвы о бессмертной душе усопшей, да воздается ей, когомы любили при жизни ее, по заслугам в жизни вечной. Помолимся.

Самодельный гроб стоял на низкой тележке, сколоченноймальчиками Клири на скорую руку из собранных на усадьбе деревянных обрезков иколесиков; его совсем скрывали от глаз горой насыпанные розы. Но, несмотря нараспахнутые настежь окна, сквозь душный запах роз все ощущали и другой запах.Об этом еще раньше говорил врач, который приехал в Дрохеду засвидетельствоватьсмерть.

— Когда я приехал, она уже до того разложилась, чтоменя вывернуло наизнанку, — сказал он по телефону Мартину Кингу. — Вжизни я так никому не сочувствовал, как бедняге Пэдди Клири — мало того, что унего отняли Дрохеду, так он еще должен впихнуть эту падаль в гроб.

— Тогда я не вызываюсь в носильщики, — откликнулсяМартин, его было еле слышно, их подслушивали все, кто только мог подключиться клинии, и доктору пришлось трижды переспрашивать.

Потому и сколотили тележку: никто не хотел подставлять плечопод останки Мэри Карсон на пути через луг к фамильному скчепу. И никто непожалел, когда двери склепа закрылись за нею и наконец снова можно сталодышать.