— Что ж, ваше преподобие, поздравляю! Стало быть, вывсе-таки заполучили этот жирный кусок.

Гарри Гоф не был католиком, а потому мог себе позволить таквыразиться.

— Поверьте, Гарри, для меня это еще неожиданней, чемдля вас.

— Это единственный экземпляр?

— Насколько я понимаю, единственный.

— И она дала его вам только вчера вечером?

— Да.

— Почему же вы не уничтожили его, чтоб бедняга Пэддимог получить то, что принадлежит ему по праву? У католической церкви нетникаких прав на имущество Мэри Карсон.

Прекрасные глаза отца Ральфа смотрели безмятежно кротко.

— Но разве годится так поступать, Гарри? Ведь это всепринадлежало Мэри, и она могла распорядиться своей собственностью, как хотела.

— Я посоветую Пэдди опротестовать завещание.

— Я тоже думаю, что вам следует дать ему такой совет.На том они и расстались. К утру, когда народ съедется на похороны, весь город ився округа будут знать, куда пойдут деньги Мэри Карсон. Жребий брошен,отступление отрезано, и уже ничего нельзя изменить.

Только под утро, в четыре часа, отец Ральф миновал последниеворота и въехал на Главную усадьбу, — он вовсе не спешил возвращаться. Иусилием воли гнал от себя всякие мысли, ни о чем он не думал. Ни о Пэдди иФионе, ни о Мэгги, ни о том зловонном и отвратительном, что уже (он горячо наэто надеялся) положено в гроб. Зато и взглядом, и сознанием вбирал он эту ночь— серебряные призраки мертвых деревьев, одиноко встающие среди чутьпоблескивающих лугов, и густые, черней самого мрака, тени, отброшенные каждойрощицей, и полную луну, плывущую в небесах, словно детский воздушный шарик.Один раз он остановил машину, вылез, подошел к изгороди и постоял, опершись натуго натянутую проволоку, вдыхая смолистый запах эвкалиптов и колдовской ароматполевых цветов. Как прекрасна эта земля, такая чистая, такая равнодушная ксудьбам тех, кто воображает, будто правит ею. Пусть они и приложили к ней руки,но в конечном счете она сама ими правит. Пока они не научились повелеватьпогодой и по своей воле вызывать дождь, побеждает земля.

Он поставил машину за домом, немного поодаль, и медленнопошел к крыльцу. Все окна ярко освещены; от комнаты экономки слабо доносятсяголоса — миссис Смит и обе горничные-ирландки читают молитвы. Под темным шатромглицинии шевельнулась какая-то тень; отец Ральф круто остановился, мороз пошелпо коже. Она совсем выбила его из колеи, старая паучиха! Но оказалось, простоэто Мэгги терпеливо ждала, когда он вернется. Одетая как для поездки верхом, вбриджах и сапожках, сама жизнь, отнюдь не призрак с того света.

— Ты меня испугала, — сказал он сухо.

— Простите, отец Ральф, я нечаянно. Просто мне нехотелось в комнаты, туда пошли папа и мальчики, а мама пока еще дома, смалышами. Наверно, надо было пойти молиться с Минни и Кэт и миссис Смит, атолько мне не хочется за нее молиться. Это грешно, да?

У него не было ни малейшего желания говорить о покойницечто-либо хорошее.

— По-моему, не грешно, Мэгги, а вот лицемерие — грех.Мне тоже не хочется за нее молиться. Она была… не очень-то хорошаяженщина. — Он мимолетно ослепительно улыбнулся. — И уж если тысогрешила, говоря такие слова, мой грех много тяжелее. Мне полагается равнолюбить всех людей, тебя столь тяжкий долг не обременяет.

— Вам нехорошо, отец Ральф?

— Нет, почему. — Он посмотрел на окна ивздохнул. — Просто не хочу я идти в дом. Не хочу быть с ней под однойкрышей, пока не настал день и не изгнал демонов тьмы. Может быть, я сейчасоседлаю лошадей и проедемся, пока не рассвело?

Рука Мэгги на мгновенье коснулась его черного рукава.

— Я тоже не хочу идти в дом.

— Подожди минуту, я оставлю сутану в машине.

— Я пойду к конюшне.

Впервые она пыталась говорить с ним как равная, каквзрослая; он ощутил перемену в ней так же ясно, как ощущал благоухание роз ввеликолепном саду Мэри Карсон. Розы. Пепел роз. Розы, всюду розы. Лепестки натраве. Летние розы — белые, алые, чайные. Густой сладкий аромат в ночи.Нежно-розовые розы, обесцвеченные лунным светом, почти пепельные. Пепел розы,пепел розы. Я от тебя отрекся, моя Мэгги. Но ты ведь стала опасна, понимаешьли, ты стала мне опасна. И потому я раздавил тебя каблуком моего честолюбия; тызначишь для меня не больше, чем измятая роза, брошенная в траву. Запах роз.Запах Мэри Карсон. Розы и пепел, пепел и розы.

— Пепел роз, — сказал он, садясь в седло. —Давай уедем подальше от запаха роз. Завтра в доме от них некуда будет деться.

Он ударил каблуками каурую кобылу и пустил ее вскачь подороге к реке, оставив Мэгги позади, его душили непролитые слезы. Если б можнобыло разрыдаться! Ибо лишь теперь, вместе с запахом цветов, которые скороукрасят гроб Мэри Карсон, его оглушило сознание неизбежности. Придется уехать,и очень скоро. Слишком много нахлынуло мыслей и чувств, и все они емунеподвластны. Когда станут известны условия этого не правдоподобного завещания,его ни на день не оставят в Джилли, немедленно отзовут в Сидней. Немедленно! Онбежал от своей боли, никогда еще он такого не испытывал, но боль не отставала.Нет, это не смутная угроза в далеком будущем, это случится немедленно. Ему яснопредставилось лицо Пэдди — с какой гадливостью он посмотрит и отвернется. Нет,теперь его, преподобного де Брикассара, уже не будут радушно встречать вДрохеде, и никогда больше он не увидит Мэгги.

А потом удары копыт, бешеная скачка стали возвращать емупривычное самообладание. Так лучше, так лучше, так лучше. Мчаться без оглядки.Да, конечно же, тогда боль ослабеет, надежно запрятанная в дальней кельеархиепископских покоев, боль будет слабеть, слабеть, и наконец самый отзвук еепомеркнет в сознании. Да, пусть, так будет лучше. Это лучше, чем оставаться вДжилли и видеть, как она меняется у него на глазах — тяжкая, нежеланнаяперемена! — а потом однажды еще пришлось бы обвенчать ее неизвестно с кем.Нет, с глаз долой — из сердца вон.

Тогда зачем же он сейчас с ней, скачет по роще, по дальнемуберегу реки, среди самшита и кулибы. Кажется, он вовсе не думал зачем, ощущалтолько боль. Не боль своего предательства — было не до того. Только больнеминуемой разлуки.

— Отец Ральф! Отец Ральф! Я не могу так быстро!Подождите меня, пожалуйста!

Голос звал его к долгу и к действительности. Медленно, какво сне, он повернул лошадь и удержал на месте, так что она заплясала отнетерпения. И подождал, чтобы Мэгги его догнала. В этом вся беда. Мэгги всегдаего догонит.

Совсем близко бурлил Водоем, над его широкой чашей клубилсяпар, пахло серой, крутящаяся трубка, похожая на корабельный винт, извергала вэту чашу кипящие струи. По окружности высоко поднятого искусственного озерца,словно спицы от оси колеса, разбегались во все стороны по равнине нещедрыеоросительные канавки, края их густо поросли неестественно яркой изумруднойтравой. А края озерца были серые, скользкие, илистые, и в этом иле водилисьпресноводные раки.