жертвует. Это где-то в Колумбии, около Венесуэлы. Я полечу с ним. Скажу, что мы женимся.

– Может, тебе не стоит лететь, Демми?

– Может, и тебе полететь? В джунглях, среди дикарей ты бы показался ему нормальным человеком.

– Скажи ему, что я занят деланием денег. Самое оно для нормального человека. Мне не хочется, чтобы ты уезжала. Мама тоже едет?

– Нет, остается присматривать за «Верблюдом». Вдобавок готовит рождественское угощение ребятишкам в больнице. Они бы огорчились, если б она уехала.

Я предавался воспоминаниям, чтобы сохранить спокойствие. Только состояние полной умиротворенности позволяет заглянуть за внешнюю оболочку вещей и событий. По полу проплыла черная тень самолета из аэропорта Мидуэй, напомнив, что Демми Вонгель нет в живых. В сочельник того самого года, когда меня вознесло на вершину успеха, они с отцом погибли в авиакатастрофе над Южной Америкой. Демми взяла с собой альбом с газетными вырезками о постановке «Фон Тренка». Быть может, она показывала его отцу, когда самолет начал падать. Борт разбился где-то в бассейне Ориноко, но где именно – неизвестно. Я несколько месяцев блуждал по сельве, искал останки Демми.

Как раз в ту пору Гумбольдт воспользовался моим побратимским чеком. Шесть тысяч семьсот шестьдесят три доллара пятьдесят восемь центов – убийственная сумма. Но разве дело в деньгах? Мне казалось, что Гумбольдт должен был уважать мою потерю. Пошел на такой шаг в такое время! Как он мог? Черт с ними, с деньгами. Но он же читает газеты. Знает, что Демми погибла.

* * *

Меня снова начали одолевать мрачные мысли. Нет, не затем я прилег на диван. Поэтому я был даже рад, когда в дверь позвонили. В мое святилище вторгся Кантебиле. Я мысленно посетовал на старика Роланда Стайлза. Плачу ему, чтобы он не пускал ко мне посторонних и переносчиков болезней, но сегодня он покинул пост в подъезде. Конечно, канун праздника, у жильцов суматоха, елки, подарки. Стайлз был нарасхват.

Кантебиле пришел не один. С ним была молодая женщина.

– Полагаю, ваша жена?

– А ты не полагай. Это Полли Паломино. Просто знакомая. Друг семьи. Они с Люси в одной комнате жили, когда учились в Женском колледже в Гринсборо. Это еще до Редклиффа было.

Светлокожая, с копной натуральных рыжих волос, Полли прохаживалась по гостиной. Одета она была по минимуму: короткая юбочка, без бюстгальтера, на босу ногу (без чулок в декабре? В Чикаго?), на ногах – туфли на высоченной платформе. Боюсь, мужчины моего поколения никогда не привыкнут к длинным крепким красивым женским ногам. В былые времена их прятали под юбкой.

Кантебиле и Полли принялись осматривать квартиру. Его интересовала мебель. Она присела, чтобы потрогать ковер, отвернула край, прочитала этикетку. Да, настоящий персидский. Потом стала разглядывать картины. Усевшись на диван, Кантебиле сказал:

– Непотребная роскошь. Как в борделе.

– Не будем очень-то рассиживаться, мне в суд надо ехать, – сказал я.

– Бывшая супружница Чарли таскает его по судам, – пояснил он Полли.

– За что она так?

– За все… Много денег отсудила, Чарли?

– Много.

– Чарли у нас деликатный, – снова пояснил Кантебиле Полли. – Ему стыдно сказать, сколько именно.

– Видно, за покером я всю свою биографию Ринальдо рассказал, – признался я Полли.

– Она ее без тебя знает. Я ей вчера все рассказал. Но еще больше ты после игры говорил. – Потом обратился к Полли: – Чарли в тот вечер так набрался, что не мог вести свой «280-СЛ». Пришлось мне доставить его домой. А Эмиль перегнал мой «буревестник»… Слышь, Чарли, откуда у тебя столько зубочисток из гусиных перьев? По всей комнате валяются. Нервничаешь, когда крошки в зубах застревают?

– Это мне из Лондона прислали.

– А шелковые носки тоже прислали? И специальное мыло для лица?

Да, в тот вечер я, кажется, здорово разговорился. Чего я только не поведал тогда Кантебиле. А остальное он на стороне узнал. Видно, хочет укрепить наше знакомство.

– И чего ты позволяешь своей экс так мытарить себя? У тебя же адвокат – класс. Я кое-что разузнал об этом Форресте Томчеке. Ба-альшой специалист по разводам! Имеет дело с банкирами-воротилами. Но ты для него – ноль без палочки. Тебе его твой дружок Шатмар присоветовал, верно я говорю? А у жены твоей кто адвокат?

– Есть один. Его зовут Макси Пинскер.

– Фью! Тут тебе крупно не повезло. Этот жид-людоед из тебя отбивную сделает. Погано у тебя на общественном фронте. Не можешь за себя постоять. Позволяешь садиться себе на шею. А все почему? Друзья-приятели у тебя такие. Мне кое-что о твоем Шатмаре известно. Пригласят его в гости, и он рад-радехонек рассказать, какой он вредный, Чарли. Кормит сплетнями газетчиков, особенно тех, что охочи до жареного. Стелется перед Шнейдерманом, лижет ему зад. Хочешь знать, как все было? Шатмар получил за тебя взятку от Томчека. Томчек продал тебя людоеду Пинскеру. Пинскер – судье. Тот, натурально, твоей жене – как ее звать-то, я позабыл?

– Дениза, – привычно подсказал я.

– Дениза спустит с тебя семь шкур и развесит в своем логове. Слышь, Полли, разве наш Чарли похож на известного писателя Чарлза Ситрина?

Кантебиле был в ударе. Вчера вечером ему, естественно, приспичило поведать кому-нибудь о своих подвигах. Как Гумбольдт после победы над Лонгстаффом помчался в Деревню, чтобы залезть на Дженни, так и Кантебиле рванул на своем «буревестнике» к Полли, чтобы отметить на ней свою победу и мое унизительное поражение. Отсюда родилась такая мысль: какая же это могущественная сила в демократических Соединенных Штатах – стремление быть интересными в чужих глазах! Вот почему американцы не умеют хранить тайны. Во время Второй мировой войны мы приводили в отчаяние англичан тем, что не держали язык за зубами. К счастью, немцы не могли поверить, что мы так болтливы. Считали, что мы организуем утечку ложной информации. И все это делалось для того, чтобы доказать, что мы не такие скучные, как кажемся. Из нас так и прут новости и обаяние.

«Давай торжествуй, жалкий ублюдок, – сказал я себе. – Поглаживай свои мышиные усишки. Хвастайся тем, что сделал мне и моему «мерседесу». Придет день, я тебя достану, поганец». Вместе с тем я был рад, что Рената увозит меня за границу. Кантебиле, похоже, уже строит планы относительно нашего общего с ним будущего. И я отнюдь не уверен, что смогу защитить себя.

Усталый, бледный, но красивый и довольный, Кантебиле поглядывал на меня почти любовно. Даже не расстегнув пальто реглан и не сняв шляпы, он плюхнулся на диван и задрал ноги в дорогих туфлях на кофейный столик с китайской лакировкой. Кантебиле вспотел, от него неважно пахло, но настроение было явно приподнятое.