Четырьмя неделями ранее в том же самом купе состоялсяразговор, начавшийся удивительно сходным образом.

Из Москвы в Петербург ехали двое не знакомых между собоймужчин, оба с кислыми физиономиями. Поначалу молчали. Потом один, постаршегодами, вдруг посмотрел на попутчика и сказал:

– Э, милостивый государь, вижу по вашему лицу, что и увас на душе кошки скребут. Не угодно ли бодрящего напитку?

Он открыл саквояж, где имелось уютное отделение для каждогопредмета: туалетных принадлежностей, стаканчиков, щёточек, каких-то бутылочек,меж которыми отыскалась и фляжка коньяку. Сразу было видно, что человек этообстоятельный, аккуратный, привыкший к разъездам.

Молодой охотно составил ему компанию. Первую выпили незакусывая (или, как выразился пожилой, «а капелла»), секундировали подлимончик, терцировали под шоколад, квадрировали под сигару, а там и флягаопустела.

Захмелев не столько от количества выпитого, сколько отстремительности процесса, пожилой внезапно спросил:

– Скажите, вам хотелось когда-нибудь убить человека?Люто, до дрожи в пальцах, до зубовного скрежета?

Молодой, вздрогнув, посмотрел на собутыльника с испугом:

– Как странно, что вы об этом… Я как раз сейчас…

И не договорил.

Но пожилой не придал значения, ему хотелось выговоритьсясамому.

– Я расскажу… – Он перегнулся через столик, егохолёное лицо всё будто ходило волнами. – Я должен хоть кому-то. Жжётизнутри.

И сбивчиво, лихорадочно начал:

– Господи, как же я его ненавижу! Эту глупую, смазливуюрожу, этот победительный взгляд! Как она могла! С её целомудренностью, с еётонко чувствующей душой!

Ничего особенно увлекательного в его рассказе не было:обычная история немолодого мужчины, имевшего глупость жениться по сумасшедшейлюбви на юной барышне. Разумеется, со временем она полюбила другого – какого-томосковского красавца с репутацией записного сердцееда.

– Она ни в чём не виновата, – убеждал пожилойслушателя, который внимал ему с напряжённым вниманием. – Это всё он,сатана-искуситель. О, если бы он взял и издох! А ещё лучше, если б я мог егоубить собственными руками! Но только чтоб мне ничего за это не было! –лепетал пассажир, сам не замечая, как по его лицу текут слёзы.

Здесь молодой прервал скучную исповедь рогоносца.

– Послушайте, – сказал он, оглянувшись на дверь ипонизив голос. – Нас свела сама судьба. Вы можете избавиться от своегообидчика. И вам ничего за это не будет. Честное слово.

– Зачем вы издеваетесь над человеком, обезумевшим отгоря? – скорбно вопросил пожилой. – Это жестоко.

– Я не издеваюсь! – Молодой так разволновался, чтоедва удерживал дрожь. – Вы слушайте, не перебивайте! Соблазнителя вашейжены убью я. А за это вы убьёте человека, который мешает жить мне! Моего дядю,жадного и бессердечного Гобсека! Мы с вами поможем друг другу! Вы получитеназад свою жену, а я стану богат.

– Это вы под воздействием коньяку говорите, а потомпротрезвеете и откажетесь, – подумав, заметил пожилой. – Что такоежажда богатства по сравнению с мукой оскорблённого сердца? Добро б вы ещёумирали с голоду, а то едете первым классом, бриллиантовая вон заколка.

Молодой выдернул из галстука заколку, в сердцах швырнул настол.

– Мишура всё это, вечная жизнь в долг! Бриллиант завтрабудет в ломбарде – иначе сидеть мне в долговой яме. Вы мне верьте, я не пьян.И, если дам слово, не отступлюсь. Убивая вашего врага, я буду воображать, чтоэто мой драгоценный дядюшка. А вы представьте, что мой дядя – это вашоскорбитель. Да только постойте, – в свою очередь усомнился он, окинуввзглядом мирную внешность собеседника. – Вы способны ли на убийство?

– У меня выбора нет. Иначе с ума сойду или руки на себяналожу… Мне нравится ваша идея. – Пожилой с каждой минутой делался всеспокойней, его голос звучал уверенно. – Это будет идеальное двойноеубийство. Нечто подобное описано в одном американском романе, не припомнюназвания. Никаких мотивов, никакой связи между преступником и жертвой. Князь незнает вас, ваш дядя не знает меня. Если кто-то из нас и попадёт под подозрение,умышленность убийства не будет доказуема. Вероятность провала – одна десятаяпроцента, при каком-нибудь уж особенно неудачном стечении обстоятельств. Притаких шансах я готов рискнуть. А вы?

Вместо ответа молодой протянул ему руку. Последовало крепкоепожатие.

– Тогда рассказывайте про вашего дядю. – Пожилойоткрыл записную книжку. – Образ жизни, привычки. Особенно в еде. Я, знаетели, врач, мне проще всего прибегнуть к помощи яда. Что ваш дядя любит есть?

– Чёрт его знает. Хотя постойте. Старый дурак обожаетабрикосовые косточки. Если нет щипцов – прямо зубами разгрызает. Смотретьпротивно: разломит ягоду, сунет лоснящимися пальцами косточку в рот…

6

Приват-доцент (всё-таки не адъюнкт) долго терзал Фандоринасмертельно скучной историей об интригах на кафедре богословия. Эраст Петровичделал вид, что слушает, перебирая пальцами камешки своих китайских чёток.

На втором часу драматического рассказа статский советникпочувствовал, что его неудержимо клонит в сон. На миг провалился – и тут жевскинулся от дробного звука. Это из руки выскользнули и упали чётки.

Пришлось лезть под столик и шарить по не слишком чистомуполу.

– Ч-черт, не видно! – выругался Фандорин. –Не могли бы вы подать мне спички?

Проклятые чётки умудрились отлететь в самый угол. Лежали,тускло отсвечивая зелёными шариками.

Когда Эраст Петрович взял их, в щели плинтуса блеснула ещёкакая-то искра, да поярче, чем нефрит.

– Глядите, заколка, – показал Фандорин попутчикусвою находку. – Кто-то из пассажиров обронил. Нужно отдать кондуктору.

– Позвольте-ка… – Приват-доцент взял безделицу,повертел, рассмотрел на свет. – Кондуктору нельзя. Это настоящийбриллиант. Сотен пять стоит. Кондуктор, шельма, уворует. Нужно вот что, –он вернул статскому советнику заколку. – На Николаевской дороге заведеноимена пассажиров первого класса записывать в путевую книгу, она хранится уначальника поезда. Именно на подобный случай – если по прибытии обнаружат вкупе забытую либо потерянную вещь. Я в январе ехал, обронил на пол папку слекциями. Спохватился уже дома, думал, не сыщу. Что вы думаете? Вернули. Пожелезнодорожным правилам записи о проезжающих хранятся целый месяц.

– Так что, начальнику поезда отдать? – подавивзевок, спросил Эраст Петрович.