Дни в ожидании Алвара тянулись на редкость однообразно. В доме Граны на меня была возложена обязанность по поливке огорода, уборке трех комнат и обеспечению свежей питьевой водой. Здесь, в отличие от Свири, не было колодцев в каждом дворе. Грит показал мне большой колодец, располагавшийся в конце улицы, на которой жила Грана, и даже донес обратно пару деревянных ведер на изогнутом коромысле. С виду у него это получилось очень легко, поэтому, пойдя в следующий раз за водой самостоятельно, я порадовалась тому, что никто, кажется, не видел моего позора. Лихо наполнив два ведра почти до краев так же, как сделал это накануне Грит, я попыталась так же лихо их поднять. Уже в тот момент мне стоило задуматься, что не все так просто, но я почему-то не задумалась. С третьей попытки мне наконец удалось взвалить коромысло на плечо, однако радовалась успеху я секунды две, не больше. Под весом коромысла меня повело в сторону, и не упала я только потому, что одно из ведер слетело с крючка и, грохнувшись на землю, окатило меня водой почти по пояс. Повезло еще, что ведро от удара не раскололось. Очень не хотелось бы объясняться из-за него с Граной. Я тоже почти не пострадала, за исключением довольно крупного синяка на плече, который, к моему изумлению, через несколько часов пожелтел, а на следующий день и вовсе исчез. На будущее я взяла на заметку наполнять ведра до середины, справедливо решив, что лучше сходить несколько раз.

Грит, к счастью, пока никак не оправдывал моих опасений: вел себя довольно сдержанно, про историю с браслетом, казалось, не помнил, был приветлив с Димкой и даже взялся обучать его владению мечом, чем, кажется, сильно удивил Грану и девочек. Димка пришел от этого в неописуемый восторг. Я немного волновалась, что Грит может притащить настоящие мечи, но он принес две ровные оструганные палки, и они приступили к тренировкам. За тренировками я следила с замирающим сердцем, то и дело ожидая, что Грит взорвется от Димкиной неловкости, но тот проявлял просто чудеса терпения. Что-то по нескольку раз объяснял, помогая себе жестами, и даже когда Димка, неловко взмахнув палкой, ударил зазевавшегося Грита по подбородку, ничего страшного не случилось. Тот потер ушибленное место и продолжил тренировку как в ни в чем не бывало.

Наблюдая за тем, как племянник старейшины ведет себя с детьми, было очень сложно увидеть в нем кровожадного монстра, который, по мнению Альгидраса, мог с легкостью убить любого просто потому, что тот ему не понравился. Мне все больше казалось, что Альгидрас руководствуется личной неприязнью к Гриту, которая явно усилилась после его встречи с Альмирой. Впрочем, возможно, он видел что-то в будущем Грита и поэтому просил держаться от того подальше. Признаться, я бы с радостью держалась, но я жила в доме матери старейшины, Грит приходился ей внуком, дочь самого Грита жила здесь же, поэтому он приходил в гости каждый день. Избежать этих встреч я не могла никак, особенно после того, как Грит начал тренировать Димку. Не могла же я оставить сына с ним наедине? Иногда они сталкивались здесь с Альгидрасом, и каждый раз это выглядело, как встреча предводителей двух враждующих армий, которые решили соблюдать вооруженный нейтралитет. Грит больше открыто не провоцировал Альгидраса, однако поглядывал на того насмешливо и улыбался мне при этом так, будто у нас был какой-то общий секрет. Последнее явно бесило Альгидраса, но в разговоре со мной он больше эту тему не поднимал.

Альгидрас тоже приходил каждый день и учил меня кварскому. Он больше не упоминал о том, что не чувствует моих эмоций, не задавал никаких личных вопросов. Расспрашивал, все ли у нас в порядке, удобно ли нам здесь и нет ли какого-то недопонимания с Граной или девочками. Нам было удобно. Недопонимания не было, потому что через пень колоду, но на кварском изъясниться в бытовых вопросах я уже могла. Димка вообще через неделю пребывания начал говорить целыми предложениями, и на мой вопрос Альгидрасу, понятно ли ребенок говорит, я услышала, что у моего сына обнаружилась фантастическая склонность к языкам. Альгидрас не стал уточнять, что это явно от него, потому что мне кварский давался гораздо сложнее, чем языки индоевропейской группы. Но, как бы то ни было, я была рада за Димку, который почти совсем освоился в этом мире. Единственное, что угнетало его — это невозможность играть с мальчиками, которых он пока еще даже не видел. Я предполагала, что встреча с мальчиками принесет моему сыну огромное разочарование, потому что к этому возрасту они уже наверняка умели сидеть в седле, стрелять из лука, в общем, весьма сильно отличались от среднестатистического мальчика двадцать первого века.

Альгидрас, к моему удивлению, попыток отвести Димку к другим мальчишкам больше не предпринимал. Меня это вполне устраивало, хотя любые перемены я воспринимала с осторожностью. В один из дней даже спросила, почему он передумал и чего он ждет. Оказалось, снова Алвара. Это меня озадачило, но расспрашивать подробнее я не стала, потому что наше с ним общение давалось мне нелегко.

Уроки кварского обернулись пыткой. Мы обычно устраивались на циновках на террасе. Отсутствие нормального стола, который мог бы служить преградой между нами, нервировало. Альгидрас не пытался сесть близко, но порой, желая показать что-то в книге, которую он раздобыл, как позже выяснилось, у Альмиры, склонялся ко мне, и в такие моменты у меня перехватывало дыхание, а глупое сердце неслось вскачь и мне приходилось прилагать массу усилий, чтобы удержать на месте мои щиты. Впрочем, кажется, он все равно что-то чувствовал, потому что порой, смущенно кашлянув, торопливо отодвигался. Однако разговоров о будущем теперь не заводил. Мы вообще почти не разговаривали больше, чем того требовали занятия. Только о тонкостях кварского языка и немного о Димке. Как будто у нас не было прошлого, а главное, не было никакого будущего.

Порой я думала, что это оттого, что он видит в грядущем что-то плохое и не хочет об этом говорить. Ведь когда Миролюб едва не убил меня, Альгидрас ни словом не обмолвился о том, что это может случиться. Он просто сделал все, чтобы этому помешать. За прошедшие годы я прокручивала в голове ту сцену моей почти-смерти сотни раз. В моих воспоминаниях она была похожа на изображение с заезженной до дыр кассеты. Я помнила, о чем мы говорили, помнила, как выглядел Миролюб. Кажется, помнила все до мельчайших деталей за исключением эмоций, которые я испытывала в тот момент. Они словно стерлись. Будто это было не со мной. Поступок Миролюба уже не выглядел таким ужасным. Я приучила себя оправдывать его великой целью. Память о людях, которые погибли на пути к этой цели, тоже подстерлась. Разве что порой мне снился Горислав. В этом мире он стал сниться чаще. Обычно смеялся, но иногда смотрел так, будто хотел о чем-то предупредить. Впрочем, в своих снах я всегда знала, что его предупреждения будут такими, что я все равно не смогу их разгадать. Как не смогла разгадать переданный им рисунок.

Я часто думала, прав ли был Альгидрас в том, что не предупредил меня тогда о грозящей смерти, и все больше приходила к выводу, что, поступи он иначе, я бы просто не поверила. Ну как в такое можно было поверить? Именно эти мысли останавливали меня от того, чтобы начать наседать на него с расспросами. Хотя, кому я врала? Останавливало меня в большей мере то, что он проводил в доме Граны в лучшем случае по паре часов в день. Все остальное время он был где-то еще. И здесь воображение превращало мою жизнь в настоящий ад, а он ни словом, ни жестом не исправлял ситуацию. Будто мы с Димкой вправду превратились в досадную обузу, по отношению к которой нужно было выполнять ряд обязанностей.