***

– Я хожу только с теми, с кем хочу, – терпеливо сказалТомми. – И я приглашаю тебя, потому что хочу тебя пригласить. И вдруг он понял,что так оно и есть [137].

***

В фильме, однако, когда Кэрри спрашивает Томми, почему онименно ее приглашает на бал, тот отвечает ослепительной – “солнце и прибой” –улыбкой и говорит: “Потому что тебе понравились мои стихи”. Которые, кстати,написала его подружка.

Роман рассматривает среднюю школу в довольно обычном свете –как уже упоминавшуюся яму, полную пожирателей мужчин и женщин. Социальнаяпозиция Де Пальма более оригинальна: он видит в этой пригородной школе длябелых детей разновидность матриархата. Куда ни посмотришь, везде за сценойдевушки, они дергают за невидимые нити, определяют результаты выборов,используют своих дружков в качестве подставных лиц. На таком фоне Кэрристановится вдвойне жалкой, потому что ничего подобного она не в состояниисделать, а может только ждать, пока ее спасут или проклянут другие.Единственная ее сила – в телекинетических способностях, и со временем и книга,и фильм приходят к этому пункту: Кэрри использует свой “дикий талант”, чтобыобрушить все прогнившее общество. Я думаю, что успех и книги, и фильма вомногом определяется этим: любой школьник, с которого стаскивали шорты на урокефизкультуры или разбивали очки в коридоре, одобрит Кэрри. Она уничтожаетгимнастический зал, и в этом (а также в ее разрушительном возвращении домой,которое в фильме не использовано из-за нехватки денег) мы видим осуществлениемечты всех социально униженных.

8

"Жил некогда на опушке большого леса бедный дровосек сженой и двумя детьми: мальчиком Гензелем и девочкой Гретель. Он всегда былбеден, а однажды, когда в той местности случился голод, не смог даже обеспечитьсемью едой. Однажды вечером, пометавшись по постели, полный тревог ибеспокойств, он сказал жене: “Что с нами будет? Как мы вырастим наших бедныхдетей, если у нас самих ничего нет?” “Вот что я скажу тебе, муж, – ответилаженщина, – завтра утром мы отведем детей в самую густую часть леса; там мы разожжемдля них костер и дадим каждому по куску хлеба, а потом займемся своей работой иоставим их одних. Они не смогут отыскать путь домой, и мы от них избавимся…”[138]

***

Выше мы обсуждали фильмы ужасов с подтекстом, которыйпытается увязать реальные (хотя и неопределенные) тревоги с кошмарами,принятыми в кино. Теперь же, после обращения к “Гензелю и Гретель”, этой самойраспространенной детской сказке, давайте оставим тусклый свет рациональности ирассмотрим несколько фильмов, действие которых значительно глубже, потому чтооно минует разум и обращается к страхам, которые считаются универсальными.

Здесь мы, несомненно, пересекаем границы табу, и мне лучшебыть с вами с самого начала откровенным. Я полагаю, что мы все душевно больны;те из нас, кто не попал в психлечебницу, только лучше маскируются – и, можетбыть, это еще хуже. Мы все знаем людей, которые разговаривают сами с собой;людей, которые корчат ужасные гримасы, когда считают, что их никто не видит;людей, страдающих истерическими фобиями; они боятся змей, темноты, тесныхпомещений, падения.., и, конечно, тех червей, что терпеливо ждут под землейсвоей доли на большом праздничном столе жизни: то, что когда-то ело, самодолжно быть съедено.

Когда мы платим пять или шесть баксов и садимся на своеместо смотреть фильм ужасов, мы бросаем вызов кошмару.

Почему? Некоторые причины этого просты и очевидны. Показать,что мы можем, что не боимся прокатиться по “русским горкам”. Это не значит, чтомы сумеем не закричать в какой-то сцене хорошего фильма ужасов: каждый имеетправо вскрикнуть, когда “горки” поворачивают на полной скорости или опускаютсяв озеро в конце падения. И, как “русские горки”, фильмы ужаса всегда былицарством молодежи: к сорока или пятидесяти годам интерес к двойным поворотам на360 градусов значительно снижается.

Кроме того, как уже было отмечено, мы стремимся подкрепитьсвое ощущение нормы: фильмы ужасов изначально консервативны, даже реакционны.Фреда Джексон в роли ужасной тающей женщины в “Умри, чудовище, умри!” (Die,Monster, Die!) подтверждает, что хотя мы далеко не так красивы, как РобертРедфорд или Даяна Росс, все равно до истинного уродства от нас еще сотни исотни световых лет.

А еще мы хотим позабавиться.

Да, но вот как раз в этом месте земля начинает уходить из-подног. Потому что забава эта довольно своеобразная. Забава в том, что мы видимопасность, грозящую другим, – и иногда их даже убивают. Один критикпредположил, что если профессиональный футбол служит для зрителей заменойвойны, то фильм ужасов – современный суррогат публичного линчевания.

Без сомнения, мифические, “сказочные” фильмы ужасовстараются убрать все оттенки (в этом одна из причин того, что “Когда звонитнезнакомец” (When the Stranger Calls) действует плохо; психопат, которогочестно и хорошо играет Тони Бекли, – просто бедняга, который страдает отсобственного психоза; наше сочувствие к нему ослабляет фильм так же успешно,как вода ослабляет крепость виски); они уговаривают нас отложить взрослуюсклонность к анализу и вновь стать детьми, видеть только черное или белое.Возможно, на этом уровне фильмы ужасов приносят психическое облегчение своимприглашением к упрощению, и именно поэтому откровенное безумие встречаетсядостаточно редко. Нам говорят, что мы можем отпустить вожжи у своих эмоций..,или обойтись совсем без вожжей.

Если все мы безумны, значит, безумие конкретного человека –лишь вопрос степени. Если ваше безумие заставляет вас резать женщин, как ДжекПотрошитель или Кливлендский Убийца, вас запирают в психлечебницу (только этихдвух любителей ночной хирургии так и не поймали, хе-хе-хе); если, с другойстороны, безумие заставляет вас только говорить с самим собою или ковырять вносу, едучи утром в автобусе, вас оставят в покое и позволят заниматься своимиделами.., хотя сомнительно, чтобы вас при этом приглашали на великосветскиеприемы.

Потенциальный линчеватель сидит почти в каждом из нас (яисключаю святых, прошлых и нынешних, но все святые тоже были по-своемубезумны), и время от времени его приходится выпускать покричать и покататься потравке.

Клянусь Господом, кажется, я снова завел речь об Оборотне.Наши эмоции и страхи образуют собственное тело, и мы понимаем, что оно требуетупражнений для поддержания мышечного тонуса. Некоторые из этих эмоциональных“мышц” принимаются – даже приветствуются – в цивилизованном обществе; это,разумеется, те эмоции, которые стремятся поддерживать статус-кво самойцивилизации. Любовь, дружба, верность, доброта – этим эмоциям мы аплодируем,эти эмоции обрели бессмертие в плохих куплетах на открытках “Холлмарк” [139]и в виршах (не решусь назвать это поэзией) Леонарда Нимоя.