– Рикки, здесь температура почти семьдесятвосемь градусов<По шкале Фаренгейта; по Цельсию – примерно 25 градусов.>.На тебе шерстяная пижама и одеяло. Попытайся думать, что тебе тепло.

Он попытался, но ничего не получилось. Маркосторожно обнял его за плечи, и это немного помогло.

– Ты помнишь, как ты курил сигарету?

– Наверное. Ага.

Марк посмотрел на Гринуэя, потом на Рикки.

– Ладно. А помнишь, как приехала большаячерная машина?

Рикки неожиданно перестал дрожать и уставилсяв пол. Он пробормотал:

– Да, – и это было его последнее слово.

– И что было с этой черной машиной, когда выее в первый раз увидели?

Напоминание о сигарете напугало его, новоспоминание о черной машине и том страхе, который он тогда испытал, было длянего чересчур. Он наклонился вперед и положил голову Марку на колено. Глаза егоплотно закрылись, и он начал рыдать без слез.

– Все в порядке, Рикки, – Марк гладил его поголове и повторял: – Все в порядке. Нам надо об этом поговорить.

Гринуэй оставался невозмутимым. Он скрестилтощие ноги и почесал бороду. Он ожидал такого результата и предупреждал Марка иДайанну, что первая беседа вряд ли будет продуктивной. Но через это надопройти.

– Рикки, послушай меня, – сказал он, подражаядетскому голосу, – Рикки, все в порядке. Я просто хочу с тобой поболтать.Ладно, Рикки?

Но на этот день Рикки уже хватило лечения. Онначал сворачиваться под одеялом, и Марк повял, что большой палец уже на пути корту. Гринуэй кивнул, как будто все было в ажуре, встал, осторожно поднял Риккии положил его на постель.

Уолли Бокс затормозил “шевроле” прямо уФедерального здания, несмотря на активное движение на Кэмп-стрит, и его босс,Финк и агенты ФБР, игнорируя гудки и обидные жесты, быстро вылезли на тротуар.Фолтригг, сопровождаемый эскортом, с важным видом поднялся по ступенькам. Вхолле его узнали два скучающих репортера и начали было задавать вопросы, но онтолько улыбался, с деловым видом отказываясь отвечать.

Он вошел в помещение, отведенное под офиспрокурора США по Южному округу штата Луизиана, и все секретарши сразузасуетились. Огромное помещение состояло из маленьких кабинетов, соединенныххоллами, просторного зала, где сидели делопроизводители, и небольших комнат,разделенных перегородками, за которыми работали юристы и младший юридическийперсонал. Всего под командой Роя Фолтригга находились сорок семь помощниковпрокурора. Еще тридцать восемь его подчиненных занимались бумажной работой ивсякого рода исследованиями, тратя время на мельчайшие детали с тем, чтобызащитить интересы клиента Роя – Закона Соединенных Штатов Америки.

Разумеется, в самой просторной комнатеразмещался сам Фолтригг. Кабинет был отделен деревом и кожей. В то время какбольшинство юристов позволяли себе иметь только одну “Стену тщеславия”, накоторой они развешивали фотографии и таблички, а также награды и документы,подтверждающие их членство в “Ротари клаб”, Рой завесил по меньшей мере тристены своими фотографиями в рамках и пожелтевшими дипломами, свидетельствующимио его участии в сотне юридических конференций. Он швырнул пиджак на диван,обтянутый кожей вишневого цвета, и незамедлительно направился в главнуюбиблиотеку, где должно было состояться совещание.

Он звонил в контору шесть раз за пять часовезды от Мемфиса. И послал три факса. Шесть помощников ожидали его за дубовымстолом для заседаний длиной в тридцать футов, заваленным открытыми сводамизаконов и бесчисленными блокнотами. Все были без пиджаков, рукава закатаны.

Он поздоровался и сел в центре. Каждый заранееполучил документ, кратко излагающий все находки ФБР в Мемфисе. Записка,отпечатки пальцев, пистолет и так далее. Так что Фолтригг и Финк не моглисообщить ничего нового, за исключением того, что Гронк в Мемфисе, а собравшихсяэто не интересовало.

– Что ты добыл, Бобби? – драматически вопросилФолтригг, как будто будущее американской юриспруденции зависело от результатовисследований Бобби. Бобби был старший из помощников, работавший в системетридцать два года. Он ненавидел залы суда, но обожал библиотеки. В кризиснойситуации, когда требовался ответ на сложный вопрос, все обращались к Бобби.

Он взлохматил свои густые седые волосы ипоправил очки в темной оправе. Шесть месяцев до пенсии, и тогда он навсегда избавитсяот ублюдков, подобных Фолтриггу. Он пережил их, наверное, дюжину. Они приходилии уходили, и о большинстве он никогда потом не слышал.

– Ну, я думаю, мы добрались до сути, – сказалон, и многие в комнате улыбнулись. Для Бобби юридическое исследованиенапоминало игру по разбиранию завалов, нагроможденных вокруг даже самых простыхвопросов, и сосредоточивалось на конкретных положениях, которые быстро доходилидо судей и членов жюри. Бобби всегда надо было дойти до сути.

– Есть два пути, оба довольнонепривлекательные, но сработать могут. Первое: я предлагаю обратиться в суд поделам несовершеннолетних в Мемфисе. В соответствии с законом о молодежи штатаТеннесси можно подать петицию в суд по поводу дурного поведения ребенка. Естьразличные категории дурного поведения, и в петиции следует определить, можно лисчитать ребенка малолетним преступником или ребенком, нуждающимся вруководстве. Назначается слушание, судья знакомится с доказательствами ирешает, что делать с ребенком. Так же поступают с брошенными детьми или теми,над которыми издеваются. Та же процедура, тот же суд.

– А кто может подать петицию? – спросилФолтригг.

– Ну, здесь все не очень ясно, я считаю этобольшим недостатком закона. Но в нем ясно сказано, что петицию имеет право подать“заинтересованная сторона”. Конец цитаты.

– Это можем быть мы?

– Вероятно. Зависит от того, что мы напишем впетиции. И тут есть неприятное место – мы должны сослаться на какой-то плохойпоступок ребенка, связанный с нарушением закона в той или иной степени. А внашем случае единственное нарушение, которое хоть как-то можно приписать этомумальчишке, разумеется, препятствие свершению правосудия. Значит, мы должныприписать ему то, в чем мы не уверены, а именно, что он знает, где спрятанотело. Загвоздка в том, что полной уверенности у нас нет.

– Мальчик знает, где тело, – решительновмешался Фолтригг. Финк разглядывал свои записи и сделал вид, что не слышит.Остальные стали прикидывать в уме: а не знает ли Фолтригг чего-нибудь, о чем имне говорит? Все молча переваривали услышанное.