Но ведь имелись еще верные сподвижники, оставшиеся на Иль-де-Франсе, на которых Беневский сейчас надеялся больше, чем на кого-либо. Причем, среди оставшихся были разные люди: имелись такие, кто умел толково воевать, были моряки, были знатоки купеческого дела, были умельцы, которые могли за несколько секунд умножить трехзначное число на двухзначное и не ошибиться, были охотники и земледельцы, строители и специалисты по плетению сетей.

И все они – из числа одиннадцати человек, оставшихся на Иль-де-Франсе. Так что на Мадагаскар Беневский отбывал со спокойной душой – он мог рассчитывать на своих сподвижников.

За время пребывания во Франции он устал, в волосах появилось еще больше седины (впрочем, это нестрашно, седину всегда можно прикрыть париком), около губ в углах рта обозначились ироничные складки, глаза посветлели, словно бы их выжарило беспощадное солнце, хромать начал заметнее – старое увечье стало сильнее тревожить его, иногда ему хотелось обзавестись солидной палкой, чтобы было на что опереться при ходьбе, но Беневский боялся потерять форс, боялся выглядеть не тем человеком, за которого выдавал себя.

Скорее бы наступил час, когда можно будет покинуть Францию, но час этот долгожданный не наступал – Беневский не мог покинуть Париж без денег.

Тут даже герцог д’Эгийон, обладавший большой властью и неограниченными связями, не в силах был ему помочь. Все вопросы, связанные с деньгами, во Франции той поры решал лично король. И еще пара человек, считавшихся его советниками по финансовой части.

Д’Эгийон на них влияния не имел.

Беневского на Иль-де-Франсе ждали. Больше всех, пожалуй, ожидал Алеша Устюжанинов, – и не потому, что он страдал от бездействия или очень уж соскучился по своему учителю, как по родному отцу – Алеше, кстати, не хватало толкового репетитора по французскому языку, и это было весьма важно, тут Беневского не мог заменить ни Чулошников, ни креол Жак, ни даже сам губернатор, – никто, в общем, – просто в жизни его образовался провал, который ни один человек не мог заполнить, вот ведь как. Нужен был Беневский, учитель.

Вечера коротали за шахматами. Если бы в «работном» доме Памплимуса не было шахмат, жизнь казалась бы нашим героям совсем серой. А так шахматы помогали скрашивать унылое, медленно тянувшееся время.

Письмо Беневского до них дошло – доставили из канцелярии губернатора, куда оно прибыло с быстроходным чайным клипером. Алеша читал его и по ходу переводил на русский язык раз пятнадцать, не меньше и всякий раз его слушали внимательно, не комментируя, не произнося ни одного слова – в полной тишине. Даже мухи в этой тиши остерегались летать – понимали: могут сбить.

После чтения письма, ставшего на несколько дней ритуальным, вновь садились за шахматы, а прислуга покойного Чурина, молчаливая худенькая женщина с простым русским лицом, пристраивалась рядом со столом, где резались игроки, – за вязание. Жак добыл где-то моток индийской шелковой пряжи, взял за него недорого и служанка теперь старалась обиходить скудный быт беглецов.

Нарядная шелковая салфетка – штука такая, что везде может пригодиться. Даже в России, если им будет дано вновь оказаться дома.

При мыслях о России лицо служанки делалось мрачным, горьким, но она никому, ни одному человеку не говорила, о чем думает в эти минуты…

Как-то, в позднее время, когда на улице было черным-черно, в дверь «работного» дома постучали. Стук был резким, сильным.

Чулошников и Алеша, сидевшие за шахматами, переглянулись. Стук этот, очень тревожный, слышный, наверное, на другом конце острова, у горы Брабант, раздался вновь.

– Еще не хватало нам в какую-нибудь неприятную историю угодить, – недовольно проговорил Чулошников, – Морис Августович нас за это не похвалит.

Устюжанинов молча прошел к двери, вынул из пазов прочный деревянный засов. За дверью, на широком, сколоченном из досок настиле, отдаленно напоминавшем низкое крыльцо в российском доме, лежал окровавленный человек.

Лицо его, несмотря на кровь, текущую из рассеченного лба, показалось Устюжанинову знакомым. Человек стер с лица кровь и протянул к Устюжанинову обе руки.

– Помогите! – прошептал он.

Тут Устюжанинов узнал его, отступил чуть назад и проговорил неверяще:

– Сиави?

– Сиави, – подтвердил окровавленный человек, – спасите меня.

– Что случилось?

Разговор шел на французском, Сиави знал язык хуже Устюжанинова, но все равно понять его было можно.

– Я убил своего надсмотрщика, – проговорил Сиави, умолк на несколько мгновений, губы у него передернулись от боли, – того самого… Утром меня должны будут повесить. Но… я убежал. Мне удалось это сделать.

– Ясно, – коротко проговорил Устюжанинов, затем, обернувшись, спросил у прислуги: – У нас найдется чистая тряпка?

– Найдем, ежели надо.

– Кровь нужно стереть. Дайте, ради Бога.

– За мной гонятся, – предупредил Сиави. – Слышите лай собак?

Лай собак был слышен хорошо, погоня находилась недалеко. По лицу Сиави пробежала судорога.

– Сиави, давайте за мной, – скомандовал Устюжанинов, нырнул в темноту. – Не отставайте.

Около «работного» дома был выкопан колодец, на вороте, на прочной веревке, сплетенной из сизаля, висела деревянная бадья, окованная двумя железными обручами.

– Лезь сюда, Сиави, – Устюжанинов не заметил, как перешел на «ты», – впрочем, это было естественно, – ткнул рукою в бадью, – быстрее!

Сиави проворно забрался в бадью. Устюжанинов быстро заработал воротом, опустил бадью вниз, стараясь не пропустить шлепка о воду; когда засек шлепок, закрепил веревку на крюке, вбитом в стояк колодца.

Пока бежал от колодца к дому, почувствовал, что виски ему начал разламывать металлический звон. Устюжанинов понял: это от напряжения, от того, что рядом находится опасность… В доме он поспешно натянул на себя офицерский камзол и запер дверь на засов.

Через несколько минут по двору заметались огненные всполохи – явилась погоня, несколько человек с бичами и смоляными факелами. В дверь забарабанили крепкие кулаки.

Сдерживая дыхание, готовое вырваться наружу вместе со стоном, буквально сдавив его зубами, Устюжанинов неторопливо открыл дверь и выпрямился в проеме. Пламя факелов осветило серебряный позумент на офицерском камзоле, подаренном ему Беневским.

– Чего изволите? – спокойно и негромко спросил он.

Погоня при виде офицерского камзола оторопела – не ожидала увидеть здесь важное лицо.

– Ловим сбежавшего раба, – с хриплым кашлем выбил из себя один из преследователей, судя по всему, – старший. – Очень опасный раб. Убил человека…

– Можете зайти в дом и проверить, – предложил Устюжанинов, – у нас нет никого из посторонних.

– И не пробегал никто, господин офицер?