довольно жуткой. Ветер поднялся над лесом и вторил птичьему крику своим жутким завыванием. Где-то совсем рядом шелохнулись кусты, словно кто-то прыгнул в них. Сокол подорвался с места, и они со Щеглом направились к источнику звука. В кустах неподалеку от опушки лежала мертвая птица, рухнувшая откуда-то с неба. Вид птичьего трупа итак пугал и навеивал какие-то неприятные ассоциации, но, взглянув на Сокола, Щегол испугался еще больше. Он побледнел и стоял, опершись на сосну.

— Что это за птица? — Щегол спросил, чтобы хоть немного развеять обстановку, но Сокол только сильнее сжал челюсти.

— Недобрый это знак, — он смахнул с лица капли холодного пота. — Это дрозд.

* * *

Тремор так и не унимался, а мысли уносились куда-то далеко. Щегол вернулся в Гнездо час назад, но мысленно он все еще был на той сырой поляне и слушал Сокола. Щегол всегда чувствовал необъяснимое доверие к нему и восхищался его образом. Но теперь, когда он увидел Сокола настоящим, напуганным и честным, стало страшно. Как можно сохранять самообладание, когда лидер и образец для подражания находится в минуте от того, чтобы сдаться.

— Щегол, пошли с нами играть!

Сизый и Чиж достали из бани мяч и играли друг с другом в импровизированный волейбол. Получалось у них это ловко и безмятежно, чему нельзя было не порадоваться. Сизый отбивал мяч резче и сильнее, но у Чижа подачи были четкими и спокойными. Заметив замешательство Щегла, Сизый прибрал мяч к рукам и подбежал к Щеглу.

— Ты чего такой мутный?

— Да просто задумался, — Щегол махнул рукой. — У вас хорошо получается. Много тренировались?

— Мы в школьные годы играли на городских соревнованиях, — Чиж подбежал к Сизому и попытался забрать мяч из его рук. — Вот и вспоминаем былые времена. Я был капитаном команды. А Сизый самым слабеньким был, — Чиж состроил шуточно-печальную гримасу.

— Ты мне сейчас ответишь за это! — Сизый поднял мяч высоко над головой и начал прыгать, чтобы Чиж его не достал.

— Пошли играть. Докажи мне, что я не прав, — Чиж слегка стукнул его в плечо и убежал на поляну.

Сизый посмотрел ему в след и улыбнулся. Он снова посмотрел на Щегла и тяжело вздохнул. Как положено хорошему другу, Сизому следовало остаться и поговорить с Щеглом. Но в очередной раз, когда выбор вставал между разумом и сердцем, второе выигрывало.

— Обсудим ночью, что у тебя на душе? — он сел на корточки перед Щеглом. — Я бы остался, но пойми меня правильно, — Сизый поджал губы. — Не могу.

— Да нечего обсуждать, — Щегол махнул рукой и ободряюще улыбнулся. — Иди к Чижу. Я немного пройдусь по лесу.

— Спасибо, друг! — Сизый положил руку Щеглу на плечо. — Но мы все равно вернемся к этому разговору! — он подскочил с места и побежал к Чижу.

Щеглу было радостно наблюдать со стороны, как его друзья играют, вспоминают прошлую жизнь и просто наслаждаются моментом. Наверное, именно это чувствуют люди, когда знают, что скоро все изменится не в лучшую сторону. Печально и спокойно наблюдать за тем, как люди греются на солнышке, зная о том, что в конце концов, именно это Солнце и убьет их. Щегол побежал по узенькой тропинке, чтобы избавить голову от гнетущих мыслей и позволить себе ровно также расслабиться и просто ждать. Ты не можешь предугадать завтрашний день ровно так же, как и не можешь изменить вчерашний. Жить в постоянной тревоге и ожидании конца света было невыносимо. Следуя этим мыслям, можно запросто превратиться в Сокола и, поставив все на кон, бороться до изнеможения. В отличие от Щегла, Сокол знал, с кем бороться, поскольку вел эту борьбу не первый год. Насколько бы сильно Щегол не восхищался Соколом, но полностью идентифицировать себя с ним он не хотел. Было страшно даже приблизиться к мысли, что жизнь в постоянной погоне за свободой станет не ежеминутным кошмаром, а ежедневным желанием. Следовало насладиться возможностью жить спокойно, пока она имеется.

Глава 16. Дети Филина

«…Станет сын чужим и чужой жена,

отвернутся друзья-враги.

Что убьет тебя, молодой? Вина.

Но вину свою береги.

Перед кем вина? Перед тем, что жив.

И смеется, глядит в глаза.

И звучит с базара блатной мотив,

проясняются небеса…»

Погадай мне, цыганка. Борис Рыжий.

За окном завывал ветер, напевая какую-то замысловатую мелодию. Если выглянуть в окно, можно заметить, как в темноте листья вздрагивают от этого потока. Их шелест почти не было слышно из-за шума ветра, и он просто утопал, как аккомпанемент для тревожной партии порыва воздуха. Соловушка стояла у окна и молча наблюдала за стихией. Похоже, она так глубоко погрузилась в собственные мысли, что не слышала, как Скворец подошел к ней сзади. Солнце уже давно село за горизонт, и на небе не осталось ни следа его присутствия. А ведь еще недавно его розовые лучи отражались от соседнего здания, окрашивая его в совершенно новые цвета. Скворец положил ладонь на плечо Соловушки, и она вздрогнула, лишь на секунду взглянув на него, а после снова перевела взгляд за окно.

— Дрозда еще нет, — ее голос дрожал.

— Может на работе задерживают? — Скворец выглянул в окно, но встретился лишь с тьмой.

— Они уже давно закрылись, — Соловушка взглянула на Скворца. — А если с ним что-то случилось?

Скворец взял ладони девушки в свои руки, чтобы согреть их своим теплом. Брови девушки были сведены на переносице, а губы вытянуты в тонкую линию. Ее плечи дрожали от холода или, быть может, от волнения, и Скворец поцеловал пальцы ее рук. Ему хотелось обнять ее и согреть, чтобы больше ей не пришлось так переживать. Но утешать словами умел Филин или Дрозд, а Скворец от Филина перенял лишь слепое движение навстречу проблемам.

— Если бы не повязка на твоем глазу, я бы решила, что те бандиты схватили его, — Соловушка прижалась к Скворцу. — Ты же рассказывал, что они тогда решили, что ты это Дрозд.

— Действительно, — Скворец усмехнулся.

Отсутствием глаза Скворец спас Дрозда от неразберихи. Благодаря этому они не переживали, когда тот уходил на работу. Постепенно, но Скворец привык к своей новой особенности, и она уже не вызывала у него такой слепой злости, как было раньше. Когда он восстановил свои навыки стрельбы, осталась лишь фантомная боль, что с обоими глазами он мог бы стрелять лучше. Теперь это было всего лишь меткой того, что он выжил. Скворец выжил, а его мучитель мертв. Он умер