«…Тусклой звездой освещай мой путь.

Все, и помнить не обещай,

сниться не позабудь. Не печалься и не грусти.

Если в чем виноват, прости.

Пусть вечно будет твое лицо

освещено весной.

Плевать, если знаешь, что было со

мной, что будет со мной…»

Гриша-Поросенок выходит во двор. Борис Рыжий.

Ночь была такой же жаркой, как и последние дни весны. Если зимой приходилось кутаться в стеганое одеяло, чтобы не проснуться простуженным, то теперь одеяло лежало комком где-то в углу кровати. Даже без одеяла в комнате спать было ужасно душно. Казалось, что на троих комната слишком мала, и воздуха здесь попросту не хватит на всех. Сизый пытался уговорить Сороку, чтобы она не закрывала дверь им в комнату ночью, но не удалось, потому она была категорически против того, чтобы слышать их храп еще сильнее. Правила касаемо второго этажа устанавливала Сорока, и касались они чаще всего мелких бытовых вопросов.

Нельзя было ходить без футболки. Даже в комнате, если дверь открыта.

Нельзя входить в ее комнату. Но в комнате парней она довольно часто бывала.

Нельзя ночью включать компьютер. Потому что экран ярко светит, и он очень сильно жужжит.

Курить на втором этаже тоже было нельзя. Но Сизый со Щеглом умело обходили это правило. Точнее, обходил его Сизый с помощью Щегла, что все это время стоял на шухере и поддерживал разговор.

— Надо вентилятор купить, — Сизый выпустил струйку дыма в форточку. — Хотя бы старенький какой-то, а то задохнуться можно.

— Думаешь, если купим, его нам в комнату поставят? — Щегол сел на подоконник. — Старшие себе заберут или Сорока отожмет.

— Тоже верно, — Сизый рассмеялся. — Может, уговорим Сокола как-нибудь нас всех на речку отвезти, — он прищурил глаза от удовольствия. — Ну, мечта, скажи?

— И правда, — Щегол улыбнулся. — Что у нас на завтра?

— На Восточный мой любимый поедем, — Сизый встал на цыпочки и затушил окурок об оконную раму с другой стороны. — Сокол договорился, чтобы мы встретились с Матросовым. Поспрашиваем его о Жукове. Навряд-ли что-то складное скажет, но хоть что-то.

— Жуть. Со всеми этими загадками.

— Да не бойся. Я же говорю, прорвемся, — Сизый сел рядом со Щеглом. — Не будем лучше о работе, а то самого уже потрясывает.

Луна светила так ярко, что казалось, будто это вовсе не ночь, а максимум вечер. Сегодня было полнолуние, и проснулись они оба, по правде говоря, из-за этого яркого лунного света, что освещал всю их комнату. Сейчас эта светящаяся дорожка выглядывала из дверной щели, из комнаты Сороки и их комнаты, где все еще спал Чиж. В последние дни Щегол заметил, что Чиж стал все меньше проводить времени с Сизым и все чаще с Сорокой. Они вдвоем смеялись, у них появились свои шутки, а когда Сизый со Щеглом возвращались из города, то те уходили прогуляться по лесу. Щегол не понимал, почему его это так раздражало, а еще сильнее не понимал, почему Сизый так спокойно относится к тому, что его друг нашел себе другого друга. Или не друга?

— У Чижа и Сороки отношения? — Щегол посмотрел на Сизого и столкнулся с взглядом, полным удивления и непонимания.

— С чего ты взял?

— Они так часто вдвоем время проводят. Просто кто их знает.

— Не говори глупости, — Сизый печально улыбнулся. — У них обоих тяжелый характер и такое сильное сближение может говорить и о том, что им просто интересно.

— Ты веришь в дружбу между парнем и девушкой?

— А ты думаешь, что люди рассматривают всех в своем окружении с романтическим подтекстом? — он поставил ногу на подоконник, и оперся на коленку.

— Нет. Не думаю. У меня в школе тоже были подруги, — Щегол нахмурился. — Даже не знаю.

— Подруги или подружки? — Сизый заиграл бровями.

— Хорошие знакомые, — он закатил глаза. — Было не до отношений. А у тебя?

— Ну как сказать, — Сизый сел поудобнее и посмотрел в окно. — Отношения не для меня. Но понял я это позже, чем следовало. Другое дело, если речь о любви. Это больно, но оправдано. Больно любить родителей, потому что они не будут всегда рядом. Больно любить друзей, потому что ты видишь все, через что они проходят. Без этого никак. Но та толика радости, что приносит эта гремучая боль, стоит того. Пережить месяцы дождя и гроз стоят того, чтобы на минуту увидеть золотистое солнце, — он потянулся в карман за пачкой сигарет. — Даже когда дожди заливают тебя, а гроза норовит ударить по самому темечку, нужно помнить, что однажды солнце сжалиться и подарит хотя бы блеклый лучик. Ради этого лучика я и живу.

— Я загнался, спасибо, — Щегол вздохнул. — Напомни, чтобы я больше не спрашивал тебя об этом.

Сизый засмеялся и достал из пачки вторую сигарету. Он редко курил две сигареты подряд. Такое было после Масленицы, после рассказа бабы Зины об отрубленной голове. И вот сейчас. Щегол посмотрел на Сизого. Посмотрел так, как учил Глухарь. Не для того, чтобы увидеть человека, а для того, чтобы узнать, что собой представляет этот человек. В очередной раз он отметил их парадоксальную внешнюю схожесть с Ласточкой. Темные волосы, светлые глаза. Такие похожие, но совершенно разные. От Ласточки веяло холодом и строгостью, возможно, за счет бледной кожи, а возможно, из-за этого взгляда, от которого по коже бежали мурашки. Ласточка была живым примером дисциплины и упорства. Щегол готов был поспорить, что в итоге она окажется сильнее всех в Гнезде, включая самого Сокола. Сизый же был полной ее противоположностью. От него веяло жаром, смехом и беззаботностью. Сизый выглядел уверенным, смелым и, что уж скрывать, самым надежным вариантом, чтобы выговориться. Даже в поведении они с Ласточкой были абсолютной противоположностью друг друга. Она вечно молчала, а он не переставал говорить, даже когда следовало помолчать. Она замыкалась в себе, если Сорока совершала на нее очередные нападки, а Сизый умело переводил это все в шутку. Но с Ласточкой роднило его что-то еще, помимо внешности, что-то, что скрыто глубоко внутри, что-то, о чем говорят только самым близким людям, что-то, что они так отчаянно скрывают. Возможно, именно это «что-то» и привело их в Гнездо.

— О чем ты мечтал в детстве? — неожиданно для себя спросил Щегол.

— О Господи, — Сизый рассмеялся. — Что за внезапный допрос? Летать мечтал.

— Я серьезно вообще-то, — Щегол обиженно отвернулся.

— Я тоже. Летчиком я хотел быть, — Сизый курил медленнее, чем в первый раз.

Щегол удивленно распахнул глаза.

— А почему не стал? Ты же учился вместе