но наотрез отказывалась от скоромной еды, не сокращала длинных богослужений в Великий пост. Такие же убеждения разделял Разумовский. Однажды он сильно расхворался, и императрица, переживая, обратилась за разрешением для него нарушить пост аж к патриарху Константинопольскому. Впрочем, и здесь у нее были свои капризы. Елизавета не выносила рыбу, и ее постный рацион состоял из хлеба с вареньем и кваса, что тоже вызывало крайнее неодобрение врачей.

Веру государыни частенько изображают поверхностной, чисто обрядовой. Вот уж нет. Она была неотъемлемой частью жизни Елизаветы, ее «я». Молилась царица горячо и искренне. В трудных ситуациях просила и ждала подсказки Свыше. Собирала у себя различные святыни, сохраняя почти детскую веру в чудеса. А разве это плохо? «Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдёт в него». (Лк. 18:17, Мк. 10:15). Французский посол Лопиталь со свойственным его нации вольнодумством брюзжал: «То она поклоняется одному святому, то другому. Она окружена мощами и образами. Она часами стоит перед одним из них… говорит, советуется с ним».

О том, как Елизавета просила благословения на свои решения, вспоминала и Екатерина II: «У нее была такая привычка, когда она должна была подписать что-нибудь особенно важное, класть такую бумагу, прежде чем подписать, под изображение плащаницы, которую она особенно почитала; оставивши ее там некоторое время, она подписывала или не подписывала ее, смотря по тому, что ей скажет сердце». Екатерина запомнила, как императрица убежденно рассказывала ей о давних чудесах Тихвинской иконы Божьей Матери. А однажды Елизавета приехала в Кронштадт. Наследник с женой должны были на яхте прибыть позже, но начался шторм. Царица всю ночь стояла у окна, держала в руках имевшиеся при себе святые мощи. Когда ей казалось, что яхту захлестывают волны, она с молитвами поднимала эти святыни вверх.

Мы уже упоминали о паломничествах императрицы со всем двором в Троице-Сергиеву лавру. По 80-километровой дороге она шагала посильное расстояние, отдыхала в Москве или раскинутом для нее городке из шатров. Потом возобновляла путь с того же места, где остановилась. Отдыхать могла по нескольку дней, а со временем стала прерывать дорогу из-за каких-то дел, торжеств, и в 1748 г. поход к Троице растянулся почти на все лето. У историков это стало притчей во языцех, как она даже богомолья превратила в развлечение. Приводятся сравнения с босыми паломниками, ходившими по монастырям с постом и молитвами. Но… все подобные обвинения выплескивались либеральными авторами, которые сами никогда не трудились пройти даже небольшую часть пути от Москвы до лавры. А царица проходила. Частями, с остановками – а проходила. Так, как она умела. Такова была ее натура, для нее подобное было вполне естественным. Радовалась от своего богомолья, удовольствие получала? Что же в этом дурного? А о чем она думала, как себя настраивала, отмеривая шаги к святому месту, это уж только Господь знал и оценивал.

Из Москвы Елизавета совершала и паломничества в Саввино-Сторожевский, Новоиерусалимский монастыри. Из Петербурга ходила пешком в Тихвинский – больше 180 км. Святые обители она любила. Возведя Троице-Сергиев монастырь в статус лавры, украшала ее. Повелела строить там великолепную колокольню, самую высокую в России – 88 м. Специально для нее по указу государыни был отлит 65-тонный Царь-колокол – самый большой из действующих. Заботами императрицы реконструировались древние храмы, палаты монастыря, Разумовский оплатил строительство Смоленской церкви.

Елизавета мечтала и сама где-нибудь в гипотетическом будущем передать бремя власти наследнику, завершить земные дни в монашеской тишине и покое. В Петербурге на месте своего старенького Смольного дворца она основала Воскресенский Новодевичий монастырь, в обиходе сохранивший название Смольного. Растрелли заложил там величественный Воскресенский собор. Он возводился в вычурном парадном стиле того времени, «елизаветинского барокко» – но и таким образом, чтобы напоминал Успенский собор Кремля, а колокольня должна была ассоциироваться с колокольней Ивана Великого.

Для Церкви Елизавета не жалела льгот и послаблений. Освободила ее хозяйства и монастыри от постоя солдат, от всевозможных повинностей. Даже отменила запреты прежних государей, в том числе собственного отца, на покупку и принятие в дар монастырями новых земель и деревень. Утвердила все старые дарственные и сама щедро жаловала им вотчины. В 1744 г. государыня упразднила петровскую Коллегию экономии, ведавшую церковными и монастырскими владениями, собирая с них часть доходов в казну. Управление ими передала напрямую Синоду.

Духовник императрицы протоиерей Федор Дубянский был при дворе очень весомой фигурой. Елизавета просила его благословения в важных делах, прислушивалась к его советам (чем пользовались запорожцы, слали ему обозами соленую и сушеную рыбу). А защиту православия и подданных от чуждых духовных влияний царица считала своим прямым долгом. Через год после восшествия на престол она вспомнила материнский указ (сама же за нее подписывала) о высылке иудеев из России. Он так и не был выполнен. Не исключено, что тему подогрел Разумовский – для его матери-шинкарки евреи были мощными конкурентами. 2 декабря 1742 г. Елизавета издала указ, дословно повторявший екатерининский, – что от иудеев, «имени Христа Спасителя ненавистников, Нашим верноподданным крайнего вреда ожидать должно», а потому «их немедленно выслать за границу и впредь оных ни под каким видом в Нашу Империю ни для чего не впускать», кроме тех, кто «кто захочет быть в Христианской вере Греческого вероисповедания».

Евреи всполошились, подключили сенаторов, Коммерц-коллегию, городские и губернские власти – тут уж должностным лицам выпала возможность хорошо подкормиться. Они принялись доказывать, что торговля порушится «и высочайшим интересам не малый ущерб приключиться может». Настаивали для «распространения коммерции» сделать исключение хотя бы для Малороссии, Прибалтики. Но государыня была непреклонна и 16 декабря 1743 г. наложила резолюцию: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли». 25 января 1744 г. последовал указ Сената, категорически запретить евреям въезд в Россию «даже для торга на ярманки» и «о впуске их никаких ни откуда представлений не присылать» [72, с. 727–728; 73, с. 311].

Пришлось уехать даже врачу-академику Санхецу (тем более что он успел побывать христианином в Португалии, а потом вернулся в иудаизм), придворному ювелиру Липману. Хотя ювелир-то оставил вместо себя представителя, швейцарца Позье, продолжал грести прибыли на обслуживании царицы и всего Петербурга. Что же касается других выдворенных иудеев, то в литературе приводятся цифры около 30 тыс. Но никакими источниками они не подтверждаются. А из всей Малороссии, где евреев было больше всего, по официальной справке Генеральной войсковой канцелярии выехало за год… всего 142 человека. Остальные, надо понимать, для виду приняли крещение. А скорее, просто раскошелились на взятки. Кто же при Елизавете не брал? Поэтому ощутимые последствия указа представляются сомнительными.

Государыня ревностно поддержала и усилия Церкви по обращению иноверцев. Правда,