который наконец забил тухлую вонь у меня в носоглотке.

– Нам нужен грузовик.

– Грузовик? – изумилась я.

– На польской стороне вы все вылезете из канализации. Я подгоню грузовик, подберу вас, и рванем в леса! – воодушевленно воскликнул он.

Мне с трудом верилось, что этот план удастся претворить в жизнь, но свои сомнения я оставила при себе. Таким энтузиазмом сверкали глаза Амоса.

75

Когда мы с Иосифом и Абрахамом вернулись в бункер на Францисканской, 22, наши товарищи остались равнодушны к хорошим новостям. Они были слишком измучены и подавлены – сил надеяться на спасение у них уже не оставалось.

– Хоть бы на день раньше, – посетовал Самуэль. – С нами бы еще сотня человек ушла!

– Надо сообщить товарищам на Налевки, 37, – заявил Иосиф с самым решительным видом.

– Уже светает, – возразил Самуэль. – Если мы к ним пойдем, наверняка наткнемся на немцев, и тогда нам всем конец!

– Нельзя бросать товарищей, – твердо сказал Иосиф, и многие его поддержали.

– Даже если твоя Маша там – стоит ее жизнь того, чтобы погибли мы все?

Иосиф заколебался.

А я только тут поняла: бедняга должен был бросить на произвол судьбы любимую, чтобы мы получили шанс выжить.

Каким человеком ты хочешь быть?

Настроение среди повстанцев царило такое, что, если бы Иосиф стал настаивать, что предупредить других необходимо, товарищи бы его поддержали. Я бы на его месте рискнула. Я не смогла бы все подчинить рассудку, делу. Теперь уже нет.

Но Иосиф печально сказал:

– Ты прав, Самуэль.

Он пожертвовал женой ради нас.

* * *

Человек пятьдесят повстанцев и гражданских пустились в путь через канализацию. Даниэль с Ревеккой шагали за мной. Когда вода поднималась слишком высоко для девочки, он нес ее на руках. Мысль о том, что сестренка будет спасена и у них появится шанс, скрываясь, дождаться конца войны, оживила его. Даже корчаковская усталость временами пропадала с его лица.

Другие были в еще большем изнеможении. Когда воды стало по горло, Абрахам взмолился:

– Я больше не могу! Бросьте меня!

Самуэль рявкнул:

– Не мели чушь! Если мы тебя оставим, ты тут потонешь!

И Абрахам поплелся дальше. Чем дальше мы уходили, тем теснее и ниже становились проклятые катакомбы – в конце концов пришлось идти пригнувшись. Моя несчастная лодыжка болела при каждом шаге. То и дело кто-нибудь терял сознание, и его приходилось вытаскивать из воды. Одна пожилая дама из гражданских очнулась только после того, как Иосиф плеснул ей воды в лицо. Единственное, что в этой тесноте даровало нам надежду, – стрелки, нарисованные Амосом. По ним мы определяли, что идем правильной дорогой: прочь из уничтоженного гетто, в польскую часть города, а оттуда – в леса.

Я вспоминала деревья, которые видела, когда мы встречались с представителями польского Сопротивления, и мысль о том, как мы с Амосом будем лежать под зеленой сенью, давала мне силы идти.

Около полудня мы наконец добрались до цели – до выхода на улицу Простую. Здесь мы наконец смогли распрямиться. Через люк пробивался солнечный свет, и над нами бурлила обычная жизнь: играли дети, ехали машины, муж с женой спорили, драть сына за уши или нет, когда тот дерзит. Словно никто не замечал, что изрядная часть города просто уничтожена, – так же, как не замечал, что под улицей толпа людей ждет спасения.

Примерно час спустя сверху спланировал листок. Весточка от Амоса. Я стояла под самым люком и поймала записку, хотя она попыталась выскользнуть у меня из рук и упасть в воду. Прочла и сглотнула: Амос писал, что грузовик подъедет только после наступления темноты.

Это означало, что ждать нам здесь еще восемь часов – а ведь большинство из нас и так на последнем издыхании.

Наверху стоял мой муж, но мне были видны только его ботинки. Я не могла его позвать, не могла выкричать свое отчаяние и свою тоску – это бы нас выдало. Наконец Амос ушел, а я передала остальным удручающее известие.

– Я не выдержу, я столько не выдержу! – простонал один из гражданских – почти лысый человечек в нижней рубашке.

– А я не выдержу, если ты все эти часы будешь ныть, – рыкнул на него худощавый парнишка, который вывел нас с Милой, 18. В настоящей жизни было бы хамством так говорить со старшими, но здесь, внизу, он озвучил то, что было у всех на душе.

– Ну так пристрели меня, – предложил лысый.

– С радостью, – ответил парнишка, – но не за просто же так!

– А за что?

– Сто злотых. Пуля денег стоит!

На миг лысый лишился дара речи. Потом хмыкнул и ответил:

– Плачу самое большее пятьдесят!

Тут я тоже заулыбалась.

– Двести! – потребовал парнишка.

– Только что сто было!

– Так ты тогда ты еще и пятидесяти не предложил!

Все больше народу посмеивалось над их торгом.

– Тридцать, – сказал лысый.

– Триста, – отрезал худощавый.

– Двадцатку даю!

– Ну хотя бы пятьдесят!

– Всего пятьдесят? – удивился лысый. – Я же с самого начала столько предлагал.

– Да я это не всерьез, так, голову тебе морочу.

Теперь уже засмеялись все, у кого на это хватило сил.

Мы еще могли веселиться. Несмотря ни на что.

Я бы не познала этой радости, если бы в бункере на Францисканской поддалась желанию обрести избавление и заснула бы навсегда.

Впрочем, веселье длилось недолго. Куда уж нам. Один гражданский от усталости потерял сознание, другой от жажды стал пить сточные воды, и его тут же скрутило. Но все-таки до вечера мы кое-как дотянули. Сумерки уже сгущались, и над нашими головами лишь изредка проходил пешеход или проезжала машина, когда я наконец увидела ботинки Амоса. Вот-вот он поднимет крышку люка, мы вылезем из этой вонючей дыры, заберемся в поджидающий нас грузовик и навсегда оставим гетто позади.

Амос стоял над нами. Но не двигался. Почему же он никак не откроет этот треклятый люк?

Клочок бумаги залетел в решетку и упал в мои слипшиеся от пота и грязи волосы. Я взяла его в руки, но читать не хотелось: наверняка сейчас окажется, что нам придется торчать здесь еще долго. Сколько? Час? Два? Не дай бог больше. Опять изнуренные будут падать в обморок, опять жаждущие будут хлебать тухлую воду.

Наконец я развернула листок:

«Немцы по ночам патрулируют выходы из канализации. Вывести вас сможем только на рассвете».

На рассвете.

Я подняла глаза – Амос уже исчез. Я передала листок дальше. Самуэль запротестовал:

– Мы столько не протянем! Лучше уж вылезти наружу и пробиваться с боем: кто-нибудь да уцелеет.

Я покосилась на ослабевших Даниэля и Ревекку: они непременно погибнут, если мы примем предложение Самуэля. Я решительно повернулась к нему:

– Нет уж, этого мы делать не будем!

– Но сдаваться нельзя! – рыкнул Самуэль.

– Про сдаваться никто не говорит. Но грузовика наверху все равно нет. Не только все гражданские погибнут. Эсэсовцы и нас перестреляют. Так же, как наших товарищей, которые пошли на них с пистолетами на Милой.

Самуэль заколебался.

– Надо ждать, – наседала я.

Нехотя Самуэль согласился.

Час спустя люк подняли.

Амос воспользовался моментом, когда эсэсовский патруль удалился, и передал нам бадьи с супом и лимонадом. Это было очень мало – каждому едва хватило смочить глотку, – но достаточно, чтобы больше никто от отчаяния не хлебал сточные воды и все мы окрепли духом. Особенно я – ведь целых несколько секунд я смотрела прямо Амосу в лицо.

– Я вытащу тебя отсюда. – Он улыбнулся на прощание.

И я ему поверила.

76

Единственный, кого такое развитие событий хоть как-то радовало, был Иосиф – в его душе воскресла надежда все-таки спасти жену из гетто:

– Я вернусь в гетто и приведу товарищей с улицы Налевки, 37. Одна нога здесь, другая там! К утру буду.

Остальные решили на ночь рассредоточиться по разным выходам. Кучковаться в одном месте опасно: если немцы нас обнаружат, то прикончат одной гранатой всех разом.

Я увела Даниэля и Ревекку за две улицы отсюда. Там можно было присесть в холодной воде. Но это тоже было чревато: не ровен час малышка заснет и захлебнется.

Даниэль не давал ей дремать, развлекая историями про маленького короля Матиуша, которые в свое время сочинил Корчак. Он рассказывал о Клу-Клу, которая выучила сто двенадцать слов на языке белых людей, о загадочном обитателе башни и о том, как маленький король хотел сбежать из тюрьмы и при этом понял, что главное в жизни – не то, что у тебя получилось, а сам факт, что ты на что-то решился.

Ревекка слушала вполуха: и у самой у нее сознание то и дело мутилось, и Даниэль говорил все медленнее и тише. Газ на Милой, 18 причинил ему куда больше вреда, чем мне.

Вконец измученная, Ревекка повернулась ко мне:

– А ты не знаешь сказку поинтереснее?

Я впервые услышала, как она говорит.

И так удивилась, что даже с ответом замешкалась.

– Даниэль вечно только про маленького короля Матиуша рассказывает, – посетовала Ревекка. – Я эти истории уже наизусть выучила.

Даниэль слабо улыбнулся.

– Я… я… – пробормотала я. – Наверное, одну знаю.

Даниэль благодарно прикрыл глаза, а я стала рассказывать про 777 островов: как Ханна и Рыжик Бен нашли путеводитель, как Ханна заявила, что она Избранная, как отыскала три волшебных