Не представляю, когда и почему это могло произойти. Я не помню, чтобы мы когда-то делали что-то подобное. И не помню никаких других деталей.

Но мой мозг убежден, что это было.

Если мой мозг хочет создавать новые воспоминания о друзьях, я приму это как должное и не буду задавать лишних вопросов.

Мы с Джесмин обмениваемся короткими фразами, сидя в машине перед домом Эли.

– Адейр придет? – спрашивает Джесмин.

– Надеюсь, что нет. – Я собираюсь открыть свою дверь.

Джесмин тихонько смеется.

– Что? – спрашиваю я.

– Ничего особенно смешного. Просто я осознала, что с Эли мы встречались только летом и он никогда не видел меня в куртке. А я люблю куртки. Это напомнило мне о том, как мало времени мы с ним были знакомы. Один сезон.

На Джесмин серая шерстяная мотоциклетная куртка с ремнем и чуть скошенным рядом пуговиц вместо молнии.

– Он бы ее оценил. Тебе очень идет.

Она тревожно мне улыбается.

– Давай войдем.

– Я тоже нервничаю.

– По крайней мере, ты это уже делал.

– Все равно.

– Мы были знакомы всего пару месяцев. Я уверена, что знаю о нем что-то, чего не знаете ни ты, ни его родители, и все равно не хочу никого разочаровывать.

– Не думаю, что разочаруешь.

Мы смотрим друг на друга, я наклоняюсь и обнимаю ее. Больше для своего спокойствия, чем для ее. Люблю быть с ней рядом. Не в похотливом смысле. Так же, как я любил тереть шелк между пальцами в детстве. Есть в этом что-то необъяснимо успокаивающее.

Мы оба глубоко вздыхаем и поднимаемся ко входу. Я в первый раз прихожу домой к Эли с момента аварии. Острая боль и тоска сжимает сердце.

* * *

Я осматриваюсь. Это потрясающе. Я слышал, что в Хиллсборо есть отличные дома, но никогда в таком не был. Здесь повсюду книги, расставленные на чистых современных полках от пола до потолка. В гостиной у них есть одна кирпичная стена без штукатурки, и на ней висит несколько абстрактных картин. Я не разбираюсь в живописи, но такие картины запросто можно увидеть в музее и я бы не удивился, если бы узнал, что они стоят больше моего дома.

Одну стену занимает огромная антикварная карта Лондона, другую – широкая черно-белая панорама Нью-Йорка на фоне неба. Мебель напоминает ту, что я видел в IKEA, только куда более солидная и дорогая.

– Черт побери, крутой дом, – говорю я.

– Спасибо. Но это не моя заслуга, – отвечает Эли.

– Твои родители, типа, художники или архитекторы, или кто?

– Не-е-е. Мама нейрохирург в госпитале Вандербильта. Отец – профессор истории в университете Вандербильта. Он изучает период холодной войны. Тебе надо услышать его безумную теорию о Розуэлльском НЛО 1947 года.

Я смеюсь.

– Мой отец – профессор английского языка в Бельмонте, а мама физиотерапевт.

– Не может быть! Наши семьи один в один.

– Еще у меня есть сестра.

– Чувак, у меня тоже. Близнец, на самом деле. Адейр. Учится в одной школе с нами. Сейчас она на тренировке по танцам.

– Класс.

– Хочешь есть, пить или еще чего?

– Постоянно.

Эли ведет меня на кухню, которая впечатляет не меньше уже увиденного. Сплошь стекло, сталь и гранит. Тут стоит огромный винный шкаф, а кастрюли и сковороды с медным дном свисают с потолка. Эли открывает шкаф и начинает доставать упаковки с чипсами, попкорном, сушеными фруктами и орешками из «Trader joe’s».

– Все что захочешь. – говорит он.

Он идет к холодильнику и достает из него пару бутылок колы, о которой я никогда не слышал – на этикетке говорится, что она «делается вручную небольшими партиями».

– Спасибо. – Я изучаю этикетку. – Как колу делают вручную?

– Странно, да? Я представляю мужика в фартуке кузнеца, бьющего молотом по чану с колой.

– Или плотника, распиливающего колу.

Мы смеемся. Я сгребаю упаковку сушеных мандаринов, и мы отправляемся в его комнату.

А вот и первый признак того, что тут живет кто-то моложе сорока. Стены темно-серого цвета, покрытые плакатами групп, о которых я никогда не слышал, – блэк- и дэт-метал-групп со скелетообразными замороченными логотипами, в которых почти ничего не разобрать. Одна из стен похожа на музей гитар, на ней висят четыре электрогитары и две акустические.

На полу валяются черные джинсы и черные футболки, тоже с названиями групп.

Я переступаю через что-то из одежды.

– Музыкант, да?

– Как ты догадался? Ну, а что насчет тебя? Какая фишка привела тебя в Нэшвилльский колледж искусств?

– Писательство. Беллетристика.

– Круто. Хочешь быть нашим писарем?

– Конечно. – Я достаю свой ноутбук и сажусь за стол Эли.

Эли снимает акустическую гитару и садится на край кровати.

– Ты не против? Я лучше соображаю, когда играю.

– Вперед.

Он начинает играть, демонстрируя пальцевую технику. Сразу становится ясно, как он попал в Нэшвилльский колледж искусств.

– Итак, – говорит он, – мы должны предсказать технологию будущего…

– И как она повлияет на наши жизни.

– Чувак, я рад, что нас назначили партнерами. Это должно быть как раз по твоей части.

– Жаль, но я не пишу научную фантастику.

– А о чем пишешь?

– В основном мрачные южные штуки[9].

– Клево. Я люблю мрак.

– Кто бы мог подумать?

Он смеется.

– Может, нам стоит объединить усилия как-нибудь? Ты напишешь текст, а я музыку.

– Я не против.

– Отлично. Итак, в будущее. Моя мама однажды рассказывала о том, как ученые вырастили человеческое ухо на спине мыши. Об этом писали в одном из ее медицинских журналов.

– Да ладно! Противно.

– Ага. Но круто.

– А что если когда-нибудь вырастят, ну, скажем, полноразмерный мужской член на мыши?

Ну, вот и все. На следующий день Эли обедал со мной и Блейком, а не с Адейр. И так каждый день после этого.