Он хлопает меня по плечу и сжимает его.

– Ты держись, сынок.

Держись. Это всегда очень полезный совет, особенно потому, что его дают всегда в тот момент, когда ты чувствуешь себя так, будто стоишь на эшафоте.

* * *

Добравшись до дома, я пишу Джесмин, что планирую поговорить с родителями Эли о проведении дня прощания. Но я не рассказываю ей о том, что решил это сделать по двум причинам: первая – я попаду в тюрьму до того, как такая возможность представится сама; вторая – я не попаду в тюрьму, но вместо этого внутренне сгрызу себя заживо до того, как возможность представится сама. В любом случае лучше это сделать раньше, чем позже.

Я нервничаю из-за предстоящего звонка, пока не вспоминаю, как недавно рассказал матери по телефону, что ее сын мертв. Если я смог сделать это, то смогу сделать что угодно. По телефону. Тем не менее Адейр все еще представляется проблемой, но разруливать эту проблему я оставлю ее родителям.

Я думал, что придется долго объяснять, но нет – мама Эли говорит, что Нана Бетси позвонила им вскоре после дня прощания с Блейком и посоветовала подобный опыт как терапию. Так что об этом они уже думали, но волновались по поводу того, как обратиться ко мне. И это идеальное время, потому что они планируют развеять прах Эли у водопада Фол-Крик этой осенью. Они считают, ему бы это понравилось. И она просит пригласить Джесмин.

Я не говорю маме Эли о том, как я надеюсь, что наш день прощания позволит Эли упокоиться в моем разуме, ведь смерть становится реальной только тогда, когда оставившие нас люди наконец обретают покой.

– Расскажи мне какую-нибудь историю. – Это первое, что говорит доктор Мендес после того, как мы устраиваемся в креслах. Никаких лишних разговоров. Я пришел подготовленным. А почему бы и нет? Я знал, что рано или поздно он попросит и тогда пришлось бы выдумывать на лету.

– В 2001 году Хиро Такасагава работал инженером по технике безопасности в Nissan. На самом деле он был художником – создавал движущиеся скульптуры. Но люди их не покупали, и ему пришлось найти применение своим навыкам на настоящей работе.

– Мир – трудное место для художников.

– Точно. Но Хиро любил свою работу. Его родители погибли в автокатастрофе, когда он был совсем юным. Они врезались в грузовик на скользкой дороге. И он не хотел, чтобы это случилось с кем-то еще, поэтому спроектировал систему безопасности для автомобилей, в которой в низу машины была пара белых механических крыльев, таких, как у журавлей. Вдобавок в передней части машины предусматривалось что-то вроде радиолокатора, и если впереди обнаруживалось препятствие, а автомобиль двигался слишком быстро, крылья расправлялись и начинали работать, поднимая машину над препятствием. Парящим автомобилем можно было бы управлять с помощью руля, пока не найдется безопасное для приземления место.

Доктор Мендес выглядит действительно заинтересованным.

– Ты ведь не просто так уточнил, что это был 2001 год?

– В общем, Хиро изложил идею своему боссу. По его плану эту систему должны были бы включить в автомобили Nissan с 2002 года. Но босс рассвирепел. «Такасагава, вы представляете, во сколько нам обойдется такая система?» – кричал он. «Но она работает, – отвечал Хиро. – Я сделал модель и протестировал ее. Разве можно экономить на жизнях людей?». А босс говорит что-то в духе: «Вы идиот! У нас тут бизнес. И на это вы тратили время и деньги!? Вы уволены!».

История меня захватывает. Я даже говорю разными голосами, за Хиро и за его босса.

– А как зовут босса? – спрашивает доктор Мендес.

– Ёсикадзу Ханава. Президент Nissan в 2001 году. Посмотрел в Интернете.

– Хорошо, – тихо говорит доктор. – Очень хорошо. Извини. Пожалуйста. – И жестом просит меня продолжать.

Я делаю глубокий вдох.

– Итак, Хиро выходит из офиса Ханавы в состоянии отчаяния. Он считает, что предал память родителей и опозорился. Итак, он уходит, садится в машину и уезжает, намереваясь совершить самоубийство. Он пытается въехать в здание, но в последнюю секунду пара белых блестящих журавлиных крыльев разворачивается под днищем машины. Они появились сами по себе. Крылья поднимают автомобиль все выше и выше над зданием, прямо в небеса. И он никогда не опускается. До сих пор поднимается на этих крыльях.

Наступает долгая пауза, пока, наконец, доктор Мендес не говорит:

– А Марс водил…

– «Nissan Maxima» 2002 года.

– Без крыльев инженера Хиро.

– Это было бы слишком дорого.

– А если бы мистер Ханава одобрил идею Хиро…

– Тогда даже если бы Марс и писал сообщение, крылья подняли бы его над грузовиком.

– Грузовиком Билла Скрагса.

– Именно.

– И было бы неважно, что ты сделал или не сделал.

– Именно.

– Как ощущения после рассказа такой истории?

– Будто до сих пор лгу себе и пытаюсь переложить вину на кого-то другого.

– Почему?

– Потому что история Хиро – выдумка.

Доктор Мендес наклоняет голову, в блеске его глаз я вижу вопрос.

– Ладно, – бормочу я. – Не знаю.

Доктор Мендес широко улыбается.

– Ну, так что ты чувствуешь?

Я покусываю внутреннюю часть губы.

– Недавно я говорил с копами об аварии. Ну… Сидел в комнате с копами, пока они задавали вопросы, на которые, как заявил мой адвокат, я не стану отвечать.

– Обычно я не хвалю клиентов за отказ от разговоров, но ты молодец.

– Почему молодец?

– Помнишь, что мы обсуждали в прошлый раз? Как мы ищем причинно-следственную связь, которой может и не быть?

– Вы думаете, я не должен сейчас принимать вину на себя?

– Неважно, что думаю я. Важно, что думаешь ты. А я лишь помогаю тебе. Перед тем как ты сделаешь что-то, что может привести к серьезным последствиям, я хочу убедиться, что ты взглянул на это с другой стороны.

– Я боюсь.

– Чего?

– Что попаду в тюрьму.

– Представляю. – Он хмурит брови.

Я сникаю.

– Если я скажу, что еще боюсь того, что не попаду в тюрьму, это прозвучит странно?

– Ты знаешь, почему боишься этого?

– Не совсем.

– В какой-то степени считаешь, что тюрьма избавит тебя от чувства вины?

– Может быть.

Доктор Мендес ничего не говорит, но по выражению его лица понимаю, что мне стоит продолжать разговор в этом направлении.

– По поводу чувства вины. Я провожу еще один день прощания. С родителями Эли, – говорю я.