– Но зачем врать?

– Может, потому, что хочет, чтобы мы страдали? Честно говоря, меня очень удручает то, что сначала ты подумала обо мне, а не о ней.

– Ну…

– Нет, серьезно. Даже если бы мы встречались, я бы никогда никому не рассказал.

– Мы все еще только узнаем друг друга.

– Но это-то обо мне ты уже должна бы знать. Блин, Джорджия меня хорошо тренировала.

Судя по всему, Джесмин стало немного легче.

– Прости. Просто то же самое со мной случилось в моей предыдущей школе. Я начала встречаться с одним парнем, а его бывшая стала всем рассказывать, какая я дрянь.

– Вот видишь? Девчонки могут распространять мерзкие сплетни и слухи о других девчонках ничуть не хуже парней.

– А я и не говорила, что они не могут.

– Сексизм.

– Неважно.

– Извини, что втянул тебя в это. – Сожалею, но не слишком сильно.

– Во что? В дружбу? Замолчи. Я буду дружить с кем захочу. Адейр может говорить все что ей вздумается. Просто не люблю, когда обо мне врут. – Несмотря на вызов в голосе, груз обиды явно повис на ее плечах.

– Это все, что тебя беспокоило?

Она играет с браслетом. Ее ногти накрашены темно-серым, почти черным лаком.

– Нет.

– Хочешь поговорить об этом?

– Только если пообещаешь не пытаться исправить проблему. Парни все время пытаются что-то исправить.

– Обещаю. В действительности я не только буду не пытаться исправить, а обещаю, что только вконец все испорчу.

Она смеется.

– Этого делать тоже не надо. Просто слушай.

– Просто слушаю.

– В общем, у меня есть одна неврологическая особенность, называется синестезия.

– Это… штука, из-за которой…

– Это когда одно чувство запускает другое. И когда я играю или слышу музыку – или вообще любой звук на самом деле, – я вижу и цвета.

– Ох. Вау. Это потрясающе. Я слышал об этом.

– Возможно, иногда это потрясающе. Но не всегда. В любом случае… помнишь отрывок, над которым я работала для поступления в Джуллиард? «Игра воды». Я как-то видела, как Марта Аргерих это исполняет. Она должна звучать чистой кобальтовой синью. Так она звучит, когда ее играет Марта. Но когда ее исполняю я, она звучит коричневато-зеленой. Как сопли. Мерзко и ужасно. Просто физически больно себя слушать.

– Она невероятно звучит, когда ты ее играешь.

– Без обид, приятель, но мне придется играть ее для людей с куда более изощренным слухом, чем у тебя.

– Все у тебя получится.

– Ну, за последние два месяца у всего, что я играла, был цвет соплей. Как будто смерть Эли что-то во мне сломала и теперь над всем, что я делаю, висит этот странный болезненный зеленовато-желтый фильтр. Ужасно чувствовать настолько неверно что-то, что я так сильно люблю.

– Понимаю.

– Я не знаю что делать.

В ответ я молчу и сижу без движения. Джесмин ожидающе смотрит на меня.

– Это я, ничего не пытающийся исправить, – бормочу я уголком рта.

Она смеется. Звук ее смеха стал для меня спасением.

– Ладно, можешь меня обнять. Этого достаточно, чтобы ничего не исправлять.

Мы стоим и обнимаемся, слегка покачиваясь.

– Ты хорошо обнимаешься, – шепчет она мне в ухо.

– Аккуратней, не позволь мне случайно что-то исправить.

– Не позволю.

– Мне жаль, что ты теперь видишь мир через линзы цвета соплей.

– Мне тоже.

Она отстраняется и – может, я лишь воображаю это? – слегка проводит краешком губ по моей щеке.

– Как думаешь, если бы я провела день прощания с Эли, как ты для Блейка, могло бы это мне помочь? И не надо шутить о том, как ты не пытаешься что-то исправить.

С учетом недавних событий такого вопроса я не ожидал.

– Возможно. В смысле, Блейк в моей голове теперь куда тише, чем раньше.

– Может, нам обоим стоит провести с родителями Эли день прощания с ним. Вдруг поможет и тебе, и мне.

Я не задумывался об этом из-за Адейр. Эта идея меня напрягает.

– Хочешь, чтобы я спросил у них об этом? – Надеюсь, она скажет нет.

– Возможно.

– Что насчет Адейр?

– Если Адейр представляет проблему, они откажутся.

– А в целом что нам делать с Адейр? Стоит попытаться с ней поговорить?

– После первой попытки плохо представляю себе, как это может помочь.

Мы сидим в молчаливых размышлениях. Мои мысли пузырятся и вырываются на поверхность.

– Ну что, – говорю я наконец, – какого цвета мой голос? Когда я говорю.

Она потирает подбородок и щурится:

– Хммм. Обычного дерьмового цвета.

На экране телефона высвечивается незнакомый номер.

– Алло?

– Карвер Бриггс? – Грубый голос на другом конце. Не такой голос, который обычно сообщает, что вас случайно выбрали для купания с детенышами дельфинов, пока кто-то расхваливает вас через рупор. А такой голос, у обладателя которого черная кожаная кобура.

– У телефона. – Говорю я сквозь ревущую сирену в своей голове.

– Это лейтенант Дэн Фармер из департамента полиции Нэшвилла. Мы хотели поговорить об автокатастрофе, случившейся первого августа, среди пострадавших в которой были Тергуд Эдвардс, Эли Бауэр и Блейк Ллойд. Насколько нам известно, ты с ними дружил. Когда ты с родителями мог бы подъехать в участок и поговорить с нами?

Я пытаюсь заставить свой голос не дрожать, но терплю жалкое поражение.

– Я… На самом деле… я лучше сначала поговорю со своим адвокатом.

– Ты не арестован. Мы просто хотели бы побеседовать.

В голосе явно слышится раздражение.

– Мой адвокат сказал, что я не должен разговаривать ни с кем из полиции без его присутствия. Мой адвокат Джим Кранц.

Раздражение лейтенанта Фармера перерастает в полноценную озлобленность. Он так же плохо ее скрывает, как я свою нервозность.

– Хорошо. У тебя на телефоне отобразился мой номер?

– Да.

– Позвони своему адвокату и дай мне знать.

– Хорошо.

Лейтенант Фармер закачивает разговор, не попрощавшись.

Рассказываю родителям о звонке из полиции. Затем мы звоним мистеру Кранцу.

Итак, начинается.