– Не знаю я ничего. Отпустите, – заныл Леха.

Можно было бы потратить время на то, чтобы попробовать егорасколоть, но я понимал, что в нынешних условиях дело это, скорее всего,дохлое. Чтобы «колоть», надо или знать о человеке и его окружении достаточномного, или иметь возможность применять некорректные методы. Был бы я в Москве…Но я был здесь, в этом южном городе, где у меня не было ни знакомств, нисвязей, ни источников информации. Зато здесь были люди, которым я почему-то оченьне нравился. И почему бы это? Ведь я практически совсем не вмешивался враскрытие убийств на кинофестивале, а если и пытался что-то сделать, помогаяСереже Лисицыну, то ничего стоящего не раскопал и ничего умного не подсказал.Чем же я им так мешаю? И не просто мешаю, я стою у них как кость в горле, иначеразве они стали бы покушаться на восьмилетнюю девочку…

– Отпусти его, Юра, – сказал я дрожащим от возбужденияголосом. – Пусть катится к чертовой матери. Будет нужен – я его из-подземли достану.

Интерес к мускулистому Лехе у меня пропал, потому что янаконец понял, что так беспокоило меня, когда я думал о Лиле. И почему же яраньше этого не вспомнил?

Всю ночь я не сомкнул глаз, мысленно подгоняя часы, чтобыскорее наступил рассвет. В семь утра я осторожно, стараясь не разбудить сладкоспавшую Татьяну, вылез из кровати, оделся и помчался на переговорный пункт,благодаря судьбу за то, что у Алика Борзенкова на даче есть телефон. Покупаяжетоны и набирая длинный телефонный номер, я снова и снова вызывал в памяти тотдень, когда мы впервые пригласили Юру Мазаева разделить наше застолье. Юраболтал с кокетливой Ирочкой, а я – с Татьяной. Лиля читала «Вестниккинофестиваля».

«Папа, кто такой Олег Юшкевич?»

«Это такой киноактер, доченька».

«А кто такой Виктор Бабаян?»

«Это кинорежиссер. Он фильмы снимает».

В «Вестнике» десятки и сотни имен и фамилий, но Лиляпочему-то спрашивает только об этих двоих. А что, всех остальных она знает?Почему только эти два имени привлекли внимание восьмилетней девочки? Имена двухлюдей, которые трагически погибли в течение нескольких ближайших дней. Моя дочь– ясновидящая?

К телефону долго никто не подходил, и я сначала дажеиспугался, что Алик увез всех на озеро с утра пораньше, но потом в трубкераздался заспанный голос его жены Куки. Вообще-то ее звали Людмилой, но Алик ссамого начала называл ее Кукла, а вслед за ним это слово стал повторять и ихсынишка, но, поскольку с дикцией у малышей не всегда обстоит благополучно,вместо «куклы» получилась «кука», и этот вариант закрепился намертво как всемье, так и среди их общих друзей. Кука ужасно мне обрадовалась, потому чтобыла очень внушаемой и полностью разделяла страхи своего музыкального супругаотносительно моей безопасности.

– Владинька, у тебя все в порядке? – возбужденнозакричала она.

– Естественно. Как там мой дитеныш?

– Спит. Разбудить?

– Разбуди, пожалуйста, – попросил я, сгорая отнетерпения.

Жетоны один за другим проваливались в ненасытное чревоавтомата, пока Кука будила Лилю. Наконец я услышал ее голосок:

– Папа?

– Привет, котенок. Как ты?

– Хорошо.

– Не скучаешь?

– Нет, здесь книжек много.

– Отлично, молодец. Котенок, у меня к тебе очень серьезныйразговор.

– Про тетю Таню?

– Да нет же, не про тетю Таню. Помнишь, мы несколько днейназад обедали, а ты за столом читала журнал, «Вестник кинофестиваля», испрашивала меня, кто такие Олег Юшкевич и Виктор Бабаян? Помнишь?

– Помню.

– А почему ты спрашивала именно про них? Ведь в журнале быломного разных фамилий. Почему ты обратила на них внимание? Постарайся вспомнить,котенок, это очень важно.

– Я эти фамилии видела на бумажке.

– На какой бумажке?

– У дедушки.

– У какого дедушки?! – заорал я в трубку. – Лиля,пожалуйста, перестань дурачиться. Это очень, очень серьезно.

– Я не дурачусь. – Голос у моей дочурки стал обиженными дрогнул. – Когда мы ходили к дяде Сереже в гости, начался сильный ветер,и у дедушки выпала газета и какие-то листочки. Ты же сам велел мне помочь ему.

– И ты заглянула в эти листочки?

– Да. А что, нельзя было? – испуганно спросила Лиля.

Одной из немногих вещей, которые милицейскому папаше удалосьнакрепко вбить в голову своей дочери, был категорический запрет брать чужое. ИЛиля панически боялась сей запрет нарушить. Но мой ребенок был все-такинеисправим: стоило ей увидеть буковки, она тут же начинала складывать их вслова.

– И что было в этих листочках?

– Фамилии.

– Какие фамилии? Сколько?

– Много, папа, я не помню.

– И среди них были фамилии Юшкевич и Бабаян?

– Да. Я потому потом и спрашивала.

– Котенок, напрягись, пожалуйста, сосредоточься и вспомни,какие еще фамилии там были.

– Я забыла, – произнесла она упавшим голоском. – Яже не знала, что нужно запоминать.

– Ибрайбекова. Была такая фамилия?

– Не помню. Кажется, нет.

– Доренко?

– Тетя Оля? Была.

– Голетиани?

– Не помню. По-моему, нет.

– Иванникова?

– Да, была. Я помню, что была.

– Казальская?

– Нет, кажется. Папочка, ну я правда не помню.

– Довжук?

– А мама говорила, что ее убили…

– Была или нет?!

– Была… Папа, не сердись. Я не виновата…

– Да я не сержусь, котенок, что ты, просто я очень волнуюсь,потому что у нас с тобой важный разговор. А фамилия Целяева там была?

– По-моему, нет.

– Давай повторим сначала. Ты абсолютно уверена, что видела вэтом листочке фамилии Доренко, Довжук и Иванникова?

– Да. Я уверена.

– А сколько еще фамилий было в списке?

– Эти три, потом те две, про которые я спрашивала, и еще,наверное, одна или две, но я их прочитать не успела.

– Ладно, котенок, отдыхай, веди себя хорошо, слушайся Аликаи Куку. Я тебя целую. Тебе привет от мамы.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила она. – А оттети Тани?

– И от тети Тани, и от тети Ирочки, и от дяди Юры Мазаева.Они все тебя обнимают и целуют.