– Владик? Что случилось?

– Ничего, все в порядке. Звоню, чтобы ты не волновалась.

– Как вы долетели?

– Отлично.

– Как Лиля?

– Хорошо. Рита, я могу тебя попросить об одной вещи?

– О какой?

– Мне нужны фильмографии Доренко, Довжук, Юшкевича и ВиктораБабаяна. У вас ведь наверняка есть.

– Есть. А тебе зачем?

– Рита, мне нужно. Не задавай лишних вопросов. К тебе придетСережа Лисицын, такой симпатичный мальчик лет двадцати пяти, отдай ему, ладно?

– Но я не понимаю, зачем, – упиралась Ритка с глупымупрямством.

– Сережа работает в уголовном розыске и занимается этимиубийствами. Ему нужно проверить одну версию, и для этого ему необходимо иметьфильмографии всех четверых. Сделай, пожалуйста.

– Ладно, сделаю, – сдалась она. – Беда с тобой,Стасов.

– Почему же?

– Да потому, что ты сам бы мог заниматься этими убийствами,если бы согласился работать у Бориса. А ты вместо этого валяешь дурака.

– Все, Рита, у меня жетоны кончились. Пока!

Я повесил трубку и направился в фотоателье. За стойкой насей раз сидело юное создание лет семнадцати с немытыми волосами и небрежноподкрашенными глазами. Создание грызло орехи из пакетика и перебирало стопкуквитанций.

– Здравствуйте, прелестное дитя, – сказал я, подходя кней поближе. – А где ваш небритый компаньон?

– Это который?

Девушка лениво подняла глаза от своих квитанций и уставиласьна меня с таким тупым выражением на лице, что я начал было сомневаться,понимает ли она, что перед ней живое существо, а не каменная глыба.

– А который вчера работал.

– А, Жорик… А его нету.

– Так. А когда будет?

Медленно, словно во сне, она подняла руку, поднесла к глазамчасики и задумалась.

– Через сорок восемь минут.

Я тоже бросил взгляд на часы. Было двенадцать минут пятого.Забавная девчушка, могла бы просто сказать, что Жорик придет к пяти часам, такнет, выпендривается. «Через сорок восемь минут»! Надо же!

– Он точно придет? Мне имеет смысл ждать или он может и дозавтра не появиться?

– Кто, Жорик? Он может, он такой.

Она снова уткнулась в квитанции, а я вышел на улицу и уселсяна лавочке неподалеку. В конце концов, найти Жорика труда не составит, но нужнодержать свое слово. Вчера я был здесь почти в половине шестого и обещал зайтисегодня в это же время. Так что до половины шестого небритый стукачок имеетправо гулять, а уж потом я начну с ним разбираться, если нужно будет.

Просидел я на этой лавочке битый час. В четверть шестого вконце улицы показалась машина, темно-синие «Жигули», которая, взвизгнув,вывернула из-за угла и пулей подкатила к ателье. Из машины выскочил Жорик иначал торопливо запирать дверь. Похоже, боялся опоздать к визиту своегоновоявленного командира. Стало быть, здорово струхнул вчера.

Через десять минут я покинул гостеприимную лавочку, унося ссобой сведения о человеке, у которого есть аппаратура для ночной съемки, атакже информацию о том, что испуганный Жорик и не подумал скрывать, кто это вгороде завелся такой любопытный. Что ж, его болтливость оказалась мне на руку.Чем больше я «засвечусь», тем лучше.

* * *

Счастливый обладатель фотоаппаратуры для ночной съемки жилна другом конце города, и я с удовольствием совершил пешую прогулку быстрымшагом. Я вообще люблю быструю ходьбу, но когда со мной рядом была Лиля, темпприходилось снижать. Моя книжная толстушка никак не поспевала за папашинымидлинными ногами.

Первое разочарование не заставило себя ждать. Никита Гущин,имя которого мне назвал небритый Жорик, был в отъезде. Как выяснилось, он уехалпочти две недели назад к своей невесте в Магнитогорск. Мать Гущина, худая, какжердь, изможденная и сварливая, разговаривала со мной сквозь зубы, не прерываясвоего занятия – она закатывала в банки помидоры и огурцы. Не добившись от нееникакого толку, я уже собрался было попрощаться, когда заметил средивывешенного на просушку белья две белые футболки, которые по размеру никак немогли принадлежать двадцативосьмилетнему молодому мужчине. Выходит, у Никитыесть брат или сестра. Это уже лучше.

Выяснить, что у Никиты Гущина есть пятнадцатилетний братТолик и что сейчас он «шляется где-то на набережной», было делом пяти минут. Вкомпании двух сестричек-близнецов из соседнего дома я прогулялся в центргорода, где они и показали мне младшего Гущина, который упоенно строил из себявзрослого с сигаретой в углу рта и банкой пива в руках в окружении таких жемалолеток, как он сам. Поблагодарив девочек и отправив их обратно, я подошел кразвеселой компании и пристроился рядом, потягивая пиво и внимательноприслушиваясь к разговорам.

– А слабо Толянычу еще по одной? – ехидно подначивалздоровенный бугай с совсем еще детским лицом, но внушительной мускулатурой.

– Не слабо, – лениво цедил Гущин, сплевывая себе подноги, – но халявщиков не люблю. Не фиг меня раскручивать.

– Наш миллионер копеечку бережет, – заржал мускулистый.

Остальные робко захихикали. Было видно, что бугая ониуважают и побаиваются, но в то же время и с Толиком ссориться не хотят.

– Да ладно тебе, Леха, – примирительно сказал один измальчишек. – Толяныч и так нас уж который день угощает. Совесть надоиметь.

– Вот именно, – одобрительно поддакнул Гущин.

Он допил пиво, небрежно швырнул банку мимо урны и не спешаподнялся со своего места.

– Пойду еще парочку возьму, – сказал он тоном, вкотором ясно слышалось пренебрежение к своим нищим сотоварищам.

Толик Гущин оказался щуплым невысоким пареньком, и выражениезатравленности пустило прочные корни на его прыщавом лице. Я понял, что он вэтой компании, руководимой мускулистым бугаем Лехой, был «шестеркой» и мучилсясвоей незаметностью и неавторитетностью. Однако сейчас положение изменилось.Толик угощал друзей пивом, и, как следовало из только что услышанного, уже не впервый раз. Завоевывает внимание. А на какие, интересно, деньги? То, что явидел у него дома, никак не походило на высокое благосостояние. Ворует, что ли?Очень любопытно. Если бы он действительно воровал, то его ставки в этой гнилойкоманде и так были бы высокими, подростки на воровскую романтику покупаютсялегко. Откуда же тогда это выражение забитости и затравленности? Первая кража,первый доход?

Я подошел к киоску, торговавшему пивом, и встал у парня заспиной. Расплачиваясь, он достал из кармана конверт и вытащил оттудапятидесятитысячную купюру. Конверт был совсем тоненьким, если в нем иоставались еще деньги, то не больше трех-четырех купюр. Однако тот факт, чтоденьги лежали в конверте, красноречиво свидетельствовал о том, что их тамсначала было много.