— Что ты выдумываешь? — покачала я головой,поражаясь нежеланию Чугунка видеть явную для себя пользу в отдыхе воздоровительном лагере. — А то за собакой присмотреть некому. Междупрочим, он не твой лично и не мой, а дворовый, и то, что ты его везде за собойтаскаешь, нечестно по отношению к другим жителям. Верни Кузю на место. Кузяпосмотрел на меня, на Ваську и вздохнул, как видно, сделать выбор ему былонелегко. Видя томление собаки, я разозлилась еще больше, потому что ясное дело:они друг на друга дурно влияют, и конца этому не будет, если их не разлучить…на время. — В лагерь! — рявкнула я, Васька подпрыгнул, а Кузязажмурился.

— Меня назад не возьмут, — решил зайти с другогобока Чугунок.

— Возьмут, — улыбнулась я. — Еще как возьмут.Я записку напишу, а Петрович тебя завтра отвезет.

— Отвезу, — охотно кивнул он. — Все равно вту сторону ехать, сестру проведать. Боюсь, как бы Упырь ее слишком неразволновал…

На том и порешили. Людмила Федоровна, которая в продолжениевсей этой баталии спокойно чистила картошку, заявила:

— С племянником договорилась, он нас ждет. Сказал,место тихое, безопасное, вы там будете как у Христа за пазухой.

Когда стемнело, Петрович подогнал «Москвич» к подъезду и,оставив дверь не запертой, присел на скамейке покурить. Во дворе было довольномноголюдно, но возле самого подъезда жильцов не наблюдалось, и это давало намнадежду остаться незамеченными. Первым из подъезда выпорхнул Сенька и шмыгнул в«Москвич», через минуту то же самое проделала я, Петрович докурил, объяснилсоседям, что решил под вечер съездить за ключевой водой, надеясь, что в этовремя на ключике народу поменьше.

— Съезди, — хихикая, посоветовалистарушки-соседки. — Ты у нас теперь пенсионер, одна забота осталась: деласебе придумывать.

Петрович крякнул, нахмурился и поспешил к машине, но,несмотря на намеки соседей, где-то на середине пути расправил плечи и выгляделмолодцом. Людмила Федоровна осталась дома, а Васька с Кузей ушли за час доэтого, окончательно измучившись и извертевшись, — не помогли ни телевизор,ни пироги хозяйки. По дороге к кладбищу я пробовала обдумать, правильно липоступаю. Этот вопрос особенно мучил меня, когда я вспоминала сестру (ейпришлось наврать, что мы решили махнуть на рыбалку) и возложенную на менявоспитательно-оздоровительную миссию по отношению к племяннику. Дураку ясно,что ребенку на кладбище совершенно нечего делать и разумнее было бы отправитьего вместе с Васькой в лагерь, но где гарантия, что он оттуда не сбежит с темже Васькой? Да и мне как-то спокойнее, когда он на глазах. Некстати вспомнилисьфильмы, в которых детей похищали, а затем шантажировали родственников. Яухватила Сеньку за руку и больше ее не выпускала. Заметив мое беспокойство,племянничек придвинулся ближе и сказал:

— Все будет хорошо.

— А все твоя дурацкая фотография, — не удержаласья и тяжко вздохнула.

— Ну вот, — заметил Петрович, останавливая машинуна стоянке возле высокой беленой стены. Слева был вход на кладбище, справамагазин «Ритуальные услуги». Мы прошли к чугунным воротам, они были заперты, нокалитка рядом распахнута настежь.

На кладбище уже царила ночь, возле входа стоял фонарь, но понеизвестной причине не горел, так же как фонари на аллее, ведущей к церкви.

— Вот темнотища-то, — проворчал Петрович и заметнопоежился, Сенька крепче сжал мою руку, а я с удивлением посмотрела сначала наодного, потом на другого, потому что сообразила: оба отчаянно трусят. —Говорят, на кладбище после захода солнца ходить нельзя, — заметил бывшийучастковый, точно оправдываясь.

— Как же твой племянник здесь живет?

— Почем я знаю? Может, он вечером из дома не выходит.

Мы очень быстро дошли до церкви. Колокольня свечойподнималась в небо, в свете фонаря прямо над входом в колокольню хорошо былавидна площадь перед церковью, ровные ряды старинных памятников, терявшихся втемноте, стены церкви, заключенные в леса и многочисленные следы проводимогоздесь ремонта на асфальте: пятна побелки, цемент, куча песка и доски, сложенныештабелями. Домик, где жил племянник Людмилы Федоровны, находился метрах вдвухстах от церкви, одноэтажный, из беленого кирпича, с четырьмя окнами пофасаду и низким деревянным крылечком. К нему между могил вилась узкая тропинка.Вековые липы взметнулись высоко над головой, а ворона, вдруг сев на надгробие втрех шагах от нас, громко каркнула. Мы разом вздрогнули, я перекрестилась, абывший участковый чертыхнулся.

— Дарья, ты верующая? — спросил он.

— Частично, — подумав, ответила я.

— Это как же понимать? — удивился Петрович.

— А как хочешь, так и понимай. Бабка у меня, кстати,она здесь похоронена по одиннадцатой линии, вон там, ближе к ограде… Так вот,бабка моя из поповских, и фамилия соответствует: Благонравова. А отец мойнаучный атеизм в пединституте преподавал. Вот такая штука со мной вышла: отец«3абавную Библию» читал, а бабка тайком в церковь водила. Только ни в какуючертовщину я не верю, если ты об этом спрашиваешь, ни в привидений, ни вупырей, ни в прочую чушь.

— Да кто в нее верит, — хмыкнул Петрович. —Это ж сказки для самых маленьких. А как бабка здесь оказалась, если тридцатьлет как кладбище закрыто?

— Здесь ее муж и мать похоронены, она и себе месторядом с ними приготовила, вот и положили…

Тут от одного надгробия отделилось что-то темное, огромное инизким голосом молвило:

— Здравствуйте, люди добрые. — А мы влетели накрылечко, тревожно оглядываясь, — я вновь перекрестилась, а Петровичзашептал, нажимая кнопку звонка:

— Вот если есть примета не ходить ночью, так и нечегошастать…

Раздались поспешные шаги, дверь открылась, и приятныймужской голос произнес:

— Проходите, пожалуйста. Одну минуту, дверь в кухнюоткрою, здесь в сенях лампочка перегорела, а поменять забыл.

Мы вошли в кухню, на ходу здороваясь. Кухня была просторнойи светлой, беленькие занавески на окнах, на полу половики, каких я не виделалет двадцать: полосатые, ручной работы.

— Музей, — прошептал Сенька мне на ухо, а я егосурово одернула:

— Цыц…

— Вот, знакомьтесь, — начал Петрович, — этоотец Сергей, родственник Людмилы Федоровны, а это Дарья Сергеевна и племянникее Семен.