– Живо под руки и в госпиталь, – приказал Алексей Николаевич.

Вдвоем они потащили графомана. По дороге тот прошептал сыщику:

– Извините, не удержался… Никогда не кушал харчо… Я всего две ложечки…

Огарков залез в судок, предназначенный для сыщика! Если бы не интересный разговор с Непокупным, Алексей Николаевич сейчас был бы на его месте. Это он сообщил Миронову, когда отравившегося доставили наконец в госпиталь. Эскулап глянул в таз у кровати больного и сказал:

– Э, там уже кровь и желчь. Похоже на гастрическое отравление мышьяком.

Николай Николаевич сделал помощнику пристава промывание желудка белковой водой, затем изготовил антидот – смесь жженой магнезии и сернокислого железа. Он выхаживал пострадавшего всю ночь, давая ему каждые пять минут по столовой ложке противоядия. По счастью, Николай Викторович принял малую дозу отравы. К утру он заснул и спал до вечера. К отбою помощник пристава вернулся в камеру, бледный и слабый. Он много пил и жаловался на мышечные боли. Но лежать ему было трудно: приходилось то и дело бегать в конец коридора. Федор безжалостно смеялся и говорил ему в спину:

– А не ешь впредь чужое!

Сделать анализ еды не удалось. Пока сокамерники спасали отравленного, кто-то вылил харчо в унитаз. Старший врач собрал и отослал в лабораторию рвотные массы. И быстро получил ответ: в супе был так называемый белый мышьяк.

Дознание на скорую руку, конечно, ничего не дало. Посыльный из кухмистерской божился, что никаких ядов не подсыпал. Подворотный указал, что вручил еду одному из «скакунов». Так называли арестантов, дежуривших у ворот на посылках. «Скакуна» разыскать не удалось. Какой-то безликий, их много, разве всех упомнишь…

С трудом взяв себя в руки после нового покушения, сыщик начал изучать тюрьму. Когда еще попадешь сюда? Он же полицейский.

Исправительное отделение – любопытное место. По роду службы Лыков чаще посещал следственные тюрьмы, иногда – каторжные. Клиенты арестантских рот были для него мелковаты. Воры, мошенники, грабители, бродяги составляли в них большинство. Но попадались и серьезные фартовые. Старая уловка: когда сыщики наступают тебе на пятки, нужно спрятаться от них в домзаке, сев за мелкое нарушение. И тогда среди пескарей поселяется щука… Поэтому бывший статский советник решил закинуть удочки.

У него было для этого сразу несколько причин. Одна – профессиональное любопытство. Когда всю жизнь ловишь и сажаешь, хочется узнать, а как там дальше? Вторая – разведочная задача. Если в замке имеются его враги и готовят нападение, надо их выявить. Ясно, что это не карманники с поездушниками, а жильцы татебного отделения. Придется проникнуть туда. Осмотреться и, возможно, подбить ребят на агрессию. Потом через администрацию выяснить, кто они. А там будет видно. Третья причина – сыщик хотел разобраться в тайнах арестантских работ. Где деньги, там всегда преступление. Он обещал Трифонову сообщить факты, которые не узнать из кабинета на Греческом проспекте[92].

На опасную рыбалку Лыков собирался целую неделю. И решился на нее не сразу. Глубоко в подсознании у Алексея Николаевича таилась горькая мысль. Он до конца так и не смирился с тем, что оказался в тюрьме. По ночам, просыпаясь, разжалованный дворянин долго лежал с открытыми глазами. Храпели сокамерники, графоман Огарков вскрикивал во сне, из коридора доносились шаги надзирателя. Как он, его высокородие, сюда попал? За что? Неужели это явь, а не болезненный бред? Свершилась вопиющая несправедливость, все утерлись и молчат… Закон, который сыщик Лыков всю жизнь защищал, теперь обернулся против своего защитника. И ничего нельзя сделать. Финт судьбы, игра краплеными картами. А вдруг это навсегда? Товарищи ничего не докажут, он отсидит весь срок и выйдет ошельмованным? Ведь никаких гарантий нет. Судебная система бесчеловечна, ей проще не возвращаться к единожды сломанной жизни, а нестись дальше своим ходом. Много ли он, Лыков, знает случаев отмены приговора? Да это бывает один раз в сто лет! Крокодил не умеет разжимать зубы, он наловчился лишь кусать. Не иллюзия ли его надежда на помощь с воли?

Такие ночные мысли пугали Алексея Николаевича посильнее бандитского ножа. Сыщика Лыкова больше никогда не будет, он исчез навсегда? Вполне возможно. Это даже наиболее вероятный исход. Внутри поселился и начал обживаться страх. Ужас безнадежности и неисправимости произошедшего. И прежде случалось, что Лыков чего-то боялся. Его легендарное мужество было вовсе на столь несгибаемым, как думали многие. Всякий раз, давая слабину, он с трудом заставлял себя отыграть малодушие. Через новую робость, в драку собаку, вперед до победы. Иначе конец, и надо признаться себе, что зло непобедимо. Отойти и жить потом в сумеречном углу, постоянно ожидая, что за тобой придут. Возьмут за руку, выведут под лампу и скажут: ну, вот и свиделись… Выход тут только один, хоть и трудный: собственными руками удушить свой страх. Встать над ним, треснуть кулаком, загнать в землю и объявить: подходи, кто смелый – удавлю на гашнике. Снова сделаться самим собой, от которого разбегается нечисть.

И однажды ночью, под сонное бормотание сокамерников, Лыков решил: хватит. Бояться не буду. Я здесь случайно и на время. Как бы в командировке, которая скоро кончится. Рядом враги? Они скрылись от наказания и дуются в картишки? И даже грозят ему, сыщику Лыкову? Так-так… Пойду и все узнаю. Берегись, ребята! Разорю, в муку изотру, такой я сильный и страшный. Кто встанет на пути, пусть пеняет на себя…

Очередным утром, когда Пакора с Курганом ушли в мастерские, а Огарков углубился в писанину, Алексей Николаевич собрался в набег. Он знал, что татебный коридор находится на втором этаже западного корпуса, рядом с женским отделением. Его заправилы, конечно, на работы не ходят, а сидят по камерам, занимаются своими блатными делами. Если ввалиться неожиданно, можно застать врасплох. Поглядеть им в глаза, обменяться угрозами и удалиться восвояси. Пускай муравьи в разворошенном муравейнике побегают. Пускай они дрейфят, а не он.

И Лыков двинулся в поход. Он выбрался из благородного отделения, прошел насквозь мастерские и проник в корпус по Тюремному переулку. Ага, вот второй этаж. На пороге стоял крепкий детина с гомбой младшего надзирателя на плечевых шнурах.

– Куда прешь? – грозно спросил он.

– До Зозунька на ярмарку[93].

– Чего?!

Сыщик смерил его начальственным взглядом и предложил:

– Давай попробуем еще раз. Но уже вежливо. Я Лыков из Четвертого. Ищу Пашку Адуя. Такой кудлатый, сильно косит. Он у вас? Правильно иду?

Стражник удивленно оглядел развязного арестанта.

– Да ты кто такой будешь?

– Сказал же: Лыков. Спроси у Кочеткова, он тебе объяснит, кто я. И заодно напомнит, что к незнакомым людям надо обращаться на «вы». Ну? Так и будем стоять?