Но тогда в Варшаве это было в порядке вещей. Обе партии состязались в жестокости. Город разделили на районы, так называемые дельницы. Каждая дельница имела собственную дружину. А была особая спискова боевка. Она являлась расстрельной командой службы безопасности ППС, по сути гвардией, и состояла из наиболее фанатичных сторонников Пилсудского. Спискова боевка время от времени казнила своих же головорезов, которые потеряли чувство меры. А это случалось часто. Молодые парни, еще безмозглые, которым убить человека что раз плюнуть, быстро выходили из-под контроля. Они грабили кассу завода или квартиру промышленника, будто бы для нужд революции, и у них на руках оказывались огромные средства. Половину суммы они клали себе в карман – и в ресторан кутить. Во жизнь!

Алексей Николаевич перевел дух и попросил чаю. Тот же Добрококи мигом подсуетился и все организовал. Как только письмоводитель удалился, сыщик продолжил:

– Главари ППС строго следили за вождями боевок, чтобы не зарывались. А еще чтобы не спрашивали, куда деваются огромные деньги, полученные от эксов. Тех, кто сильно этим интересовался, находили убитыми. И вот однажды свое любопытство проявил инспектор Вольской дельницы Ежи Санковский…

– Кто? – перебил Мирбах. – Какой инспектор, чего?

– Инспекторами, Роман Романыч, у боевиков именовали командиров двадцаток. А Воля – это один из районов Варшавы.

– Понял.

– Так вот, Санковский был личностью весьма неординарной. Высокий красавец, умный, храбрый, великолепный стрелок… Прямо герой приключенческого романа. И он стал спрашивать в верхах: на что тратятся капиталы, которые мы вам вручаем? Убили троих при нападении на банк, сами потеряли двоих. На тех деньгах кровь. А дальше куда они делись? Почему, панове, у вас у всех золотые часы и жрете вы в лучших рестоурациях? А мои хлопцы нищие, питаются через день и загарков нет ни у кого?

– Алексей Николаевич, а что такое загарки? – спросил на этот раз Кочетков. – Часы, я правильно понял?

– Правильно, Никанор Нилыч.

– Ха. Вопросы начальству не понравились, так?

– Так. И списковой боевке приказали кончить инспектора.

– Кончили? – живо поинтересовался Мирбах.

– В тот раз не получилось. Санковский был трудной добычей. Тех, кто пришел за ним, он просто перестрелял. И после этого обратного пути у него уже не было. Поэтому Ежи пришел к нам.

– Там тогда был Заварзин, – стал припоминать барон. – В охранном отделении. Теперь он начальник Московской охранки. Скажу так: звезд с неба не хватает.

Лыков согласился:

– Да, он честный служака, звезды с неба не по его части. А кто из нас хватает?

– Ну вот вы, например.

– Я? Роман Романович, отчего же тогда на мне сейчас арестантский бушлат?

Барон смутился. А сыщик продолжил:

– Ежи Санковский пришел к Заварзину и предложил свои услуги. Он не хотел стать обычным предателем. Разочаровавшись в главарях польской революции, бывший инспектор создал собственную дружину и обратил ее против них. Он начал перекупать, а реже переубеждать своих вчерашних товарищей. Открывать им глаза на проделки партийной знати. В новую дружину пришло немало крупных кобурщиков. Клишиц, Матей, Хлопек, Варьят, Настенный… Многие тогда разочаровались в борьбе. Кто-то просто хотел остаться в живых. Кто-то продался за деньги, таких было большинство. Иные разозлились на элиту за то, что их не приняли наверху. Всякое случалось. – Лыков отхлебнул чаю и продолжил: – Тогда-то я и познакомился с Санковским. Ситуация в Польше сделалась важной, о ней писали в заграничной прессе, и Столыпин послал меня помочь местным. Я приехал на два месяца и ничем, конечно, помочь не успел. Но сблизился и даже сдружился с Ежи. Повторюсь, он был человеком особенным. Такими людьми правительство разбрасываться не должно. Тем более в той обстановке, в которой оказались русские власти в Привисленском крае.

Санковский к тому времени стал опасен для революционеров. Он завел агентуру во всех дельницах и сорвал несколько важных эксов. У пилсудчиков начались проблемы с деньгами. Дальше – больше. Вы, наверное, не знаете, но в Варшаве доходило до того, что банки нанимали боевцев для охраны. Полиция не котировалась, и банковские учреждения охраняли террористы – от таких же, как они сами. И клали себе за это в карман круглые суммы. Ежи пресек их промысел, и к осени тысяча девятьсот шестого года государственная охрана вернулась в варшавские кредитные учреждения. Это было сильным ударом по кошельку вождей.

– Тогда-то Санковского приговорили окончательно… – предположил Кочетков.

– Увы, так и было. Ежи давно ходил по лезвию, на него произвели в общей сложности семь покушений. Он каким-то нюхом всегда чуял опасность. И спасался. Отстреливался, ускользал. Во время двух последних покушений рядом с ним находился я. Скажу честно: редко встречал людей с таким самообладанием. Храбрец – вот кто был Ежи Санковский. А погубили его, как водится, предатели.

Два статских советника, затаив дыхание, слушали третьего, бывшего. Ни Мирбах, ни Кочетков никогда не ходили на револьверы, а были простыми честными чиновниками.

Лыков вздохнул, вспоминая храброго поляка. Сколько их погибло, смелых, достойных, умных. Появятся ли другие?

– Был такой Тырч, он же Гжегош Дудник, бывший пятник Повонзковской дельницы эсдеков. Пятник – это командир пятерки боевиков. Тырч привык к легким деньгам, полюбил рестораны, и Ежи перекупил его. Завербовал, а потом приблизил, сделав своим помощником. Я еще говорил ему, что зря он это делает, Тырч не похож на порядочного. Санковский со смехом отвечал мне, что на порядочных далеко не уедешь, а продажные дальше увезут. Эх… Тем временем моя командировка подошла к концу. Мне вообще не везет с Варшавой. В тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году меня там чуть не застрелили, стоял у атамана на мушке, да он сжалился и отпустил… Потом эти жуткие два месяца… Как я ноги оттуда унес? Перестрелки случались через день, словно по графику. Творилось черт знает что. Казнили трех генералов, а сколько жандармов, околоточных и унтеров – не сосчитать. Ежедневно для патрулирования улиц армия выставляла три тысячи штыков! И ходили они, бедные, держа винтовки на изготовку, в любую секунду ожидая выстрела в спину или бомбу под ноги. Паны решили ударить по казне и сожгли девяносто восемь винных лавок. В Варшаве негде стало купить бутылку водки!

Так вот, про Тырча. Он вечно терся с нами бок о бок, но лично у меня вызывал недоверие. В конце сентября я вернулся в Петербург, слава богу, что живой. А через неделю узнал, что Ежи все-таки убили. Заманили на Варецкую площадь, в ресторанчик, якобы для встречи с колеблющимися. Организовывал встречу тот самый помощник. И Ежи окончил свои дни. Тырч лично застрелил его. В спину.

Кочетков встал и навис над сыщиком:

– Алексей Николаевич, я правильно вас понял, что этого негодяя вы только что обнаружили у меня в Шестом отделении?

– Да. За порогом двадцать шестой камеры. Он там, конечно, под другим именем. Но лицо не изменилось. Это он.