Уголовные зафырчали, а главарь оживился:

– Ты меня задавишь? Вот наглость так наглость…

– Давай проверим. Однако на интерес, просто так пусть дураки меряются.

Тут черноволосый сказал Елуферьеву:

– Не вздумай, он здесь не для этого.

– А для чего, Жежель? – вспылил тот. – Буду я всякой дряни спускать? Иди ты… – И перевел взгляд на соперника: – Ты по кой сюда приперся, фараон?

– С Пашкой Адуем потолковать. Ты его в баню послал?

– В какую еще баню?

– Да ладно врать, все ты понял, Тимофей Климович. И вот что я тебе скажу… – Сыщик взял «ивана» за пуговицу: – Не финти. Я пришел договориться. Чтобы вы оставили меня в покое и не подсылали бы таких косоглазых впредь. И тогда я забуду ваши шашни с воровством от арестантской выработки. Согласен? Или станем воевать?

Господи-Помилуй смотрел на Лыкова сверху вниз и размышлял. Так прошло секунд тридцать. Алексей Николаевич хотел только одного: чтобы ему дали уйти из камеры на своих ногах. Но показывать этого было нельзя, и он поднажал:

– Если хочешь войны, я попрошу Филиппова. Он копнет, где надо, и возбудит новое дело. Тебе самое место на каторге, а не здесь. Вот и поправим несправедливость.

«Иван» бросил быстрый взгляд за спину сопернику. Спрашивал совета у смуглого, у Жежеля, догадался Алексей Николаевич. И бандит увидел то, что хотел. Выражение его лица сменилось на притворно-добродушное. Он ответил:

– Нет у Филиппова на меня ничего. И вообще… Вали, покуда цел, твое низкородие. Чтобы я тебя здесь больше не видел!

Лыков объявил громогласно:

– А ну распахните двери пошире, я по-пански плюну!

Фартовые освободили проход. Лыков не стал терять времени даром, выскочил в спасительный коридор. Уже там он оглянулся и, не обращая внимания на «ивана», сказал Жежелю:

– Я тебя запомнил.

– Я тебя тоже, – в тон сыщику ответил бандит.

Лыков под конвоем Ивана Кирьяновича двинулся прочь из татебного отделения. Он чувствовал, что в затылок ему смотрит очень недобро еще один человек. И с трудом заставил себя не оборачиваться на поляка. Успел сквозь зубы бросить подстаршему «до завтра!» – и вышел прочь.

На лестнице Алексей Николаевич выдохнул с облегчением. Разведка неожиданно обернулась крупной удачей. Надо было развивать успех, и он направился в тюремную контору.

Письмоводитель за минувшее время успел забыть разжалованного статского советника. Не отрываясь от бумаг, он строго спросил:

– По что, жох, беспокоишь начальство?

Но вгляделся и мигом вскочил:

– Виноват, глаза уже не видят от писанины. Господин Лыков, если не ошибаюсь? Давно не захаживали. Вы к его высокородию?

– Да, я пришел к начальнику. Он у себя? Доложите.

Добрококи сложил ручонки как для молитвы:

– Не могу, обождите. Там сейчас сам Мирбах.

Помолчал и почтительно добавил:

– Барон!

– Роман Романович? Очень хорошо.

И сыщик без разрешения ввалился в кабинет смотрителя. Ему навстречу выходили двое. Один был Кочетков, а другой – давний знакомый Лыкова, тоже статский советник барон Мирбах. В Главном тюремном управлении он занимал должность начальника Второго отделения Третьего распорядительного делопроизводства. Иначе говоря, ведал всем личным составом тюремной стражи.

– Алексей Николаевич! – всплеснул руками барон. – А я к вам собрался. И Никанора Ниловича за собой повел. Хрулев велел вас навестить и спросить, не нужно ли чего от нас. Вечером ждет меня с докладом.

– Есть просьбы, одна к вам, другая к Никанору Ниловичу. И обе срочные.

– Начните с той, что к нам.

– Роман Романович, к вам придет мой помощник коллежский асессор Азвестопуло…

– Помню молодца.

– Тем лучше. Он изложит суть просьбы. А вы уж будьте добры помочь.

Мирбах понял, что Лыков не хочет излагать подробности при свидетелях, и обещал сделать все, что сможет. Тогда сыщик обратился к начальнику тюрьмы:

– А вас прошу распорядиться, чтобы мне показали статейные списки арестантов Шестого отделения.

– Зачем? – спросил Кочетков.

– Затем, Никанор Нилович, что я сейчас оттуда, из татебного. И видел в коридоре человека, по которому давно петля плачет. Варшавский террорист, убийца полицейских, руки в крови по самые плечи. И отдыхает в Петербургском исправительном арестантском отделении.

По лицу смотрителя пошли красные пятна:

– У меня? Убийца полицейских? Как его звать?

– Вот и узнаем, когда дадите мне личные дела. Тогда, в девятьсот шестом году, негодяя звали Гжегош Дудник. Это революционный псевдоним. Дудник будто бы перешел на сторону властей, но это оказалось хитрой уловкой…

Кочетков выглянул в приемную и приказал:

– Быстро арестантские дела Шестого отделения мне на стол!

Потом вернулся, сел в кресло, жестом пригласил своих собеседников сделать то же самое. И потребовал:

– Рассказывайте.

Лыков обвел двух статских советников невеселым взором и спросил:

– Все помнят, что творилось в Варшаве в тысяча девятьсот шестом?

Мирбах поморщился:

– У меня там племянника застрелили, служил в жандармском дивизионе.

– А у меня свояка взорвали в Лодзи, – вздохнул Кочетков. – В Польше тогда шла война…

Сыщик зажмурился, перед его глазами возникла жуткая картина. На плацу Цитадели[95] лежали в длинный ряд трупы погибших. Почти все эти люди были убиты выстрелом в спину. 2 августа 1906 года боевцы устроили «Кровавую среду» – напали на городовых и солдат, застрелив за полдня в одной только Варшаве двадцать два человека[96]. Несчастье, которое Лыков сумел предотвратить двадцать лет назад[97], в 1906-м все же случилось. Хлопцы-кобурщики залили улицы русской кровью. Много правоохранителей погибло в то же утро и в других польских городах: Вроцлавске, Лодзи, Плоцке, Радоме… Это был хорошо спланированный террористический акт.

– Боевцы в Варшаве тогда делились на две главные партии, – начал вспоминать Алексей Николаевич. – Самая сильная дружина была у ППС[98] – около шестисот человек. Другую армию собрали социал-демократы, ее численность доходила до полутысячи. Но много имелось таких отрядов, которые никому не подчинялись. Например, командир демократической боевки Шлифер напал на Промысловый банк и перебил во время экса кучу народа. Но сделал это без разрешения партии, на свой интерес. Начальство Шлифера разозлилось и потребовало объяснений. А тот и не подумал оправдываться, хлопнул дверью и подался в анархисты. Читай – в бандиты. Создал собственную шайку под названием «Змова работнича», то есть «Рабочий заговор», и стал грабить всех подряд. Три месяца наводил ужас на полицию, Шестой участок на Тверской взорвал к чертям, городовые ушли со своих постов. Губернатор послал армию, а в банде двести штыков! Они отобрали у солдат винтовки и ходили по участку, стреляли в окна… Кое-как Шлифера потом свои же кончили.