Ничего дурного он не делает, просто сидит и отдыхает, никомуне запрещено сидеть и отдыхать.

Неизвестно, сколько Пашка просидел на подступах к вонючейзабегаловке, прежде чем его скаутское долготерпение было вознаграждено. Тихиешаги, раздавшиеся за его спиной, развязали язык воображению. И как же онозалопотало, просто спасу нет: Актриса, ну, конечно же, это Актриса!

Она вернулась, заинтригованная Пашкой, заинтригованная Нео.Да, мертвый Нео — неубиенная карта, против мертвого Нео не попрешь, с мертвымНео он вскроет любые двери и любые сердца!..

— Ну, вычадок! — раздался над ухом голос дяди ВасиПеченкина. — Насвистел-таки, сучье вымя! А ведь я предупреждал тебя, чтоудавлю!..

* * *

…Ей не нужно было знать всего этого.

Бесполезное, горькое, ни к чему не применимое знание. Еслибы не оно, Лена еще смогла бы вернуться в свою неказистую и почтианекдотическую жизнь. Но вернуться не представлялось никакой возможности, равнокак и установить, кто послал ей мальчишку по имени Павел: крыльев за спиной умальчишки не было, но и хвоста с копытами тоже не наблюдалось. В любом случаетеперь она знала правду о Романе Валевском. Ту самую правду, о которой позабылсообщить ей детина из органов.

Роман не просто погиб, Роман был убит.

Мальчишка по имени Павел назвал Романа Нео. Дурацкое имя,больше подходящее говорящему скворцу. Или черепахе, купленной за тридцатьрублей на Птичьем рынке. Или двум вечным шавкам, приписанным к проходной завода«Рассвет», — дворняге и одичавшему шпицу. Почему он вдруг сказал ей оНео.., черт, о Романе, конечно же, о Романе!.. Просто потому, что хотелпохвастаться? Я, Павел, нашел чужую смерть, как находят денежку на автобуснойостановке, как находят блестящую гайку в густой траве… Да, ничего не скажешь, вее собственном детстве были совсем другие развлечения. — Мальчишка поимени Павел так трогательно, так жарко дышал Лене в затылок, что она даже нерискнула подробнее расспросить его, как он оказался в машине.

Должно быть, увидел приоткрытую дверцу и влез, решилпрокатиться на дурик, уж таких-то развлечений и в ее детстве было достаточно.Самое удивительное, что она даже обрадовалась ему — не террористу, не маньяку,не оглашенным родственникам Гурия — обыкновенному мальчишке. Не совсем,конечно, обыкновенному, учитывая весенний автограф и местность, из которой онпроизрастал, — Мартышкино. Только час назад Лена оставила мартышкинскиетерриториальные воды, в которых покачивались одуревшие от алкоголя головы мэтраи ее собственного мужа, — и вот пожалуйста! Ее снова сносит кобщепитовскому буйку под сакраментальным названием «Лето».

Что ж, это судьба, а она никогда не противилась судьбе.

…За то недолгое время, что Лена отсутствовала, рыгаловка непретерпела никаких изменений. В динамиках все так же гнусавил приправленныйзагустевшим куриным жиром голос Шуфутинского, писанные водоэмульсионкойпейзанки все так же сливались в экстазе с самками из «Плейбоя», вот тольколандшафт за столиком Гжеся и Маслобойщикова заметно оживился. Теперь участниковпортвейно-водочной вакханалии было не двое, а трое.

Третьим, по всем законам жанра, стал краснорожий алкаш,выползший из своего убежища у двери и присоседившийся к мэтру на правахбрата-близнеца. Замордованный водкой Гжесь спал, уронив голову в тарелку состатками маринованной свеклы, отчего классический пьяный треугольник изразряда равносторонних перекочевал в разряд равнобедренных. Но братья-близнецыне замечали геометрической шаткости фигуры, они были слишком увлечены другдругом. И предметом, который стоял на столике между ними, в окружениипересохших бутылок и выцеженных до последней капли стаканов.

— Ну, так как, Леонтьич? — фамильярничал алкаш,кивая на предмет. — Ведь недорого прошу, а?

Мэтр подергал себя за бороду и, как на скипетр, оперся рукойна бутылку.

О, Симон-волхв, о присных сонм злосчастный,

Вы, что святыню божию, добра

Невесту чистую, в алчбе ужасной

Растлили ради злата и сребра… —

укоризненно протрубил он.

— Ну, ты это… Хватил… — перепугался алкаш. — Сразуи растлили!.. И как только язык повернулся?.. Ты говори, да не заговаривайся!Ладно, черт с тобой, за сотку отдам! Как деятелю искусств!

— Заслуженному, друг мой! Заслуженному деятелюискусств! Чувашской Республики и Бурятско-Агинского автономного округа… Менявся Россия знает, я ее, голубицу кроткую, вдоль и поперек исходил босымиступнями… От Калининграда до Владивостока. За Полярным кругом «Макбета» ставил!

— Уважаю. — «Макбет» за Полярным кругом произвелна алкаша такое впечатление, что он даже икнул. — Вот за это — уважаю! Номеньше сотки никак.

О г импровизированного торжища за версту несло цыганщиной, апочтенному алкашу не хватало только дутой серьги в ухе, жилетки с косовороткойи плисовых сапог.

— Я ведь дешевле отдаю, чем сам взял, Леонтьич! От женыотрываю, от детушек…

В силу стесненных материальных обстоятельств…

— За пятьдесят сторговались бы… — осторожно начал мэтр,но алкаш не дал ему закончить:

— И-эх! Уломал-таки, язви тебя в душу!

Согласен!..

И в воздухе сразу же разлились звуки скрипок и цимбал, игрянула жаркая южнославянская медь — с гиканьем, посвистом и английским«yes-yes-yes» в припеве.

Оставалось только ударить по рукам и послать за ручныммедведем, чтобы освятить сделку. Вот тут-то строптивый мэтр и сломал всюмалину.

— Ты не торопись, Вася. Это я так, гипотетическиприкинул… Я ведь человек искусства, мятущаяся душа. А откуда у мятущейся душиденьги, ты сам посуди!

— Нет? — На алкаша было жалко смотреть. — Какже — нет?.. А у него — есть?

И алкаш скосил мутный, цвета рябины на коньяке, глаз всторону спящего Гжеся.

— Сие мне неведомо, друг мой.

— Может, спросить?

Маслобойщиков с сомнением посмотрел на пребывающего валкоголической коме Гжеся и покачал головой: никакого ответа от слабосильногоученичка ждать не приходится. Во всяком случае, в течение ближайшего часа.

— Может, посмотреть тогда? — продолжал искушатьмэтра брат-близнец. — Самим?

Мэтр гневно зыркнул бородой в сторону искусителя.

Я так глубоко брошен в яму эту

За то, что утварь в ризнице украл! —

нараспев процитировал он.

Угрожающая цитата повергла алкаша Васю в уныние. Ноненадолго.

— Это ты загнул, Леонтьич, — прогнусавилалкаш. — Я чужого не то что в ризнице, господи прости, я и на базаре невозьму.