Тетушка же заявила своим милым голоском, что у меня толькодве возможности: отправиться в колледж или посмотреть мир.

Я ответил ей, что пока не готов ни к тому, ни к другому, ибовсе еще не пришел в себя после смерти Линелль. Но добавил, что хочу поехать,что в будущем обязательно присоединюсь к ней, если она позовет, но пока не могуоставить дом. Мне нужен год. Мне необходимо многое прочесть и лучше понять теуроки, которые преподала мне Линелль (этот последний аргумент решил все дело вмою пользу!), а еще просто побыть дома и помочь Папашке и Милочке вобслуживании постояльцев. Не за горами Марди Гра. Я поеду с Милочкой в НовыйОрлеан, чтобы полюбоваться парадом из дома ее сестры. А после, как всегда, кнам на ферму Блэквуд приедет целая толпа гостей. Потом наступит черед Фестиваляазалий, затем пасхальных праздников с очередным наплывом постояльцев. И мнеобязательно нужно быть дома, чтобы организовать рождественский банкет. Так чтопока не время для путешествия по свету.

Теперь, вспоминая, я понимаю, что находился в состоянии глубочайшейтревоги, и простые радости жизни казались мне совершенно недостижимыми. Квеселью постояльцев я относился как к чему-то чужеродному. Я начал опасатьсясумерек. На меня наводили страх большие вазы с цветами. Гоблин появлялся редко,без прежнего ореола таинственности – призрак-невежда, который не мог подаритьмне ни утешения, ни дружеского тепла. В непогожие дни, когда солнце скрыто заоблаками, у меня появлялось какое-то гнетущее чувство.

Возможно, я предвидел, что скоро наступят ужасные времена.

Тяжелые времена наступили со смертью Линелль и поминальноймессой без гроба, что отзывалось в душе особо острой болью. То, что я невыступил на мессе, стало для меня навязчивой идеей, глубоко засевшей вподсознании. Линелль превосходно владела речью и научила этому искусству меня.Мне следовало бы сказать хоть несколько слов, но я промолчал и теперь думал обэтом почти каждый день.

Какие бы мрачные перспективы мне ни грезились, я дажепонятия не имел о грядущей трагедии.

Не прошло и полугода, как однажды ночью в моей кроватиумерла Маленькая Ида. Ее обнаружила Жасмин, когда пришла будить меня кзавтраку, удивляясь, почему ее мама до сих пор не спустилась вниз. Гоблин сзастывшей, ничего не выражающей физиономией гнал меня из кровати безумнымижестами. Наконец Папашка выволок меня из спальни, а я, избалованный негодник,которого только что разбудили, пришел в ярость.

Только через час, когда явились врач и распорядительпохорон, домашние рассказали мне, что случилось. Маленькая Ида, в не меньшейстепени, чем Милочка, была моим ангелом-хранителем в юности – она и умерлатихо, как ангел.

В гробу она казалась совсем маленькой, словно ребенок.

Похороны проходили в Новом Орлеане, где Маленькую Идупохоронили на кладбище Святого Людовика, в склепе, которым ее семья владелаболее ста пятидесяти лет. На церемонию собрался целый сонм цветных и черныхродственников. К моему облегчению, здесь можно было плакать, даже рыдать вполный голос.

Разумеется, все белые – а их собралось довольно много снашей стороны – вели себя сдержаннее черных, но присоединились к общимрыданиям.

Что касается моего матраца, то Жасмин и Лолли простоперевернули его на другую сторону. Только и всего.

Я выбрал лучшую фотографию Маленькой Иды, сделанную во времяМарди Гра в доме тетушки Рути, поместил ее в рамку и повесил на стену.

На кухне теперь почти все время стоял плач, Жасмин и Лоллилили слезы по своей матери, как только вспоминали о ней, а Большая Рамона, матьМаленькой Иды, перестала разговаривать, ушла из большого дома и в течениенескольких недель не покидала своего кресла-качалки.

Я регулярно ходил к Большой Рамоне – приносил ей суп,пытался с ней разговаривать. В ответ слышал только одно: "Женщина недолжна хоронить своего ребенка".

Я тоже то и дело плакал.

В последнее время я постоянно думал о Линелль, а теперь ещеприбавилась и печаль о Маленькой Иде.

Гоблин понял, что Маленькая Ида мертва, но он никогдаособенно не сходил по ней с ума – разумеется, Линелль он любил больше – поэтомувоспринял эту смерть довольно легко.

Однажды, листая в кухне каталог товаров по почте, я увидел внем фланелевые ночные рубашки для мужчин и женщин.

Я заказал целую гору, а когда пришла посылка, влез вечером вмужскую рубашку и с одной из женских в руках отправился к Большой Рамоне.

Позволь мне здесь уточнить, что Большую Рамону называли таквовсе не из-за роста, а оттого, что она была старшей в семье. Точно так Милочкумогли бы звать Большой Мамой, если бы она только позволила.

Итак, продолжаю свою историю.

Я пришел к этой миниатюрной женщине, заплетавшей на ночьсвои длинные седые волосы, и сказал:

"Идем, будешь спать со мной. Ты мне нужна. Теперь,когда Маленькая Ида ушла после стольких лет, нам с Гоблином одиноко".

Большая Рамона долго смотрела на меня своими круглымиглазками. А затем в них зажегся огонек, она взяла из моих рук рубашку,осмотрела ее, одобрительно кивнула и пошла в дом.

С той поры мы спали на большой кровати, прижавшись друг кдругу укутанными во фланель боками. Она заменила мне Маленькую Иду.

У Большой Рамоны была самая гладкая кожа на всей планете ироскошные волосы, которые она никогда не стригла, а по утрам заплетала в косу,сидя на краю кровати.

Во время этого ритуала я каждый раз пристраивался рядом и мыболтали о пустяках, случившихся за прошедший день, а потом произносили молитвы.

Когда была жива Маленькая Ида, мы почти всегда забывалипомолиться, но с Большой Рамоной по три раза произносили вслух "Радуйся,Мария", по три раза "Отче Наш" и неизменно заканчивали молитвойоб усопших: "Вечный покой дай усопшим, Господи, и свет вечный да светитим. Да покоятся в мире".

А потом мы обычно говорили, как хорошо, что Маленькая Идатак и не узнала настоящей старости, не страдала от болезней и что она, конечно,теперь на Небесах, с Господом. Как и Линелль.

Наконец Большая Рамона интересовалась, с нами ли Гоблин,после чего говорила:

"Ладно, скажи Гоблину, что пора спать". ТогдаГоблин устраивался рядом, как бы сливался со мной, и я сразу засыпал.