– Кто такой «голубчик»? – удивиласья.

– Ученый еврей при губернаторе, –вздохнула Мура, – хотя вы, наверное, не знакомы с творчеством Салтыкова-Щедрина.

– Читала книги упомянутого вамиавтора, – обиделась я. – И великолепно помню историю про губернатора,который ненавидел образованных, умных людей, а заодно являлся антисемитом.Чтобы иметь возможность травить иудеев, наместник приблизил к себе ученогоеврея и всякий раз, когда на чиновника налетали с упреком демократическинастроенные интеллигенты, он восклицал: «Помилуйте, господа! Обвинения вненависти к иудеям ложны! Со мной работает ученый еврей!»

Мура грустно улыбнулась:

– Хорошо, попробую рассказать правду.Очень надеюсь, что сумею удержаться от желания посплетничать. Хотя я зла наМатвея и считаю его виновным в смерти Феликса. Да, а недавно еще и новаягадость выяснилась. Ну ладно, по порядку… Начну все же с хорошего. Начальник изМатвея получился неплохой…

Мура очень хотела быть объективной, поэтомуперечислила все благодеяния ректора: заботился о коллективе, выбивал всемквартиры, сумел организовать дачный поселок, выстроил новое здание института,создал издательство, радел об аспирантах, поддерживал молодых ученых, незабывал о стариках, сам активно выпускал книги, изучал птиц и даже описалновый, никому не известный вид. А еще был идеальным семьянином, обожал жену, ита платила мужу горячей любовью.

– Просто ангел, – пробормоталая. – И за что вы на Матвея сердились?

Мура взяла лежавший на ручке кресла плед изавернулась в него.

– Не успел Матвей получить докторскуюстепень, – продолжила она, – как умер старый ректор, ВикторГаврилович. Колоскова вызвали в министерство и предложили стать руководителемзаведения. Матвей подходил на эту должность со всех сторон. Во-первых, он небыл членом КПСС.

– Постойте, – удивилась я, – яне настолько молода, чтобы не знать: в годы социализма членство в компартиибыло обязательно для любого, кто желал сделать мало-мальски успешную карьеру!

– Деточка, – мягко перебила меняМура, – помните, мы толковали об ученом еврее при губернаторе? При Советахимелись подобные личности. Западная пресса постоянно упрекала руководителейСССР в однопартийности, кричала о нарушении прав человека и ограничениисвободы. А в ответ слышала: все ложь, у нас есть балерина N, писатель M,композитор K, ученый L, они никогда не были членами КПСС, более того, позволяютсебе очень смелые высказывания и тем не менее выезжают за рубеж и активноработают в России. Феликс звал эту категорию людей «голубчиками» и считал, чтоони намного более опасны для общества, чем сотрудники КГБ. «Голубчики» давалилюдям ложную надежду, а кое-кто, думая, что творческому человеку все у нас сходитс рук, пытался им подражать. И где оказывался такой дурачок? «Голубчики» быликастой неприкасаемых. Кстати, если пойдете в Ленинскую библиотеку и почитаетегазеты семидесятых годов, то легко поймете, о ком я веду речь. Ну, допустим,поэт S. Уж такой смельчак! Стихи резкие, пел их под гитару во всех компаниях исо сцены! Почему же его, как многих других, не посадили? Бродский попал влагерь по обвинению в тунеядстве, а S преспокойно резал правду-матку чуть ли нев глаза членам правительства. Надеюсь, вы не столь наивны, чтобы не понимать:ему было разрешено делать подобное, более того – это вменялось S в обязанность.Он ездил по миру, но всегда возвращался в СССР. Что мешало человеку попроситьполитического убежища, а? Те, кто хотел избавиться от оков социализма и мечталтворить свободно, удрали при первой возможности. Артистов балета Нуриева иГодунова удержать не сумели. S же летал в Америку, рыдал там о своей несвободеи… возвращался в Москву. Почему? Да потому, что его и дома отлично кормили.Кое-кто из «голубчиков» дожил до сегодняшних дней, и нынче они процветают,рассказывают глупым журналистам, как были диссидентами, народной совестью,ставили обличительные спектакли, писали антисоветские книги, пелиантикоммунистические песни. Молодое поколение наивно восхищается стариками.Право, смешно… если бы не было так грустно. СССР являлся полицейскимгосударством, и, чтобы выпустить, скажем, спектакль, требовалось пройти многоинстанций, антисоветчину бы запретили еще на уровне читки пьесы. Если же«острое» произведение появилось, следовательно, оно было нужно руководителямгосударства. Настоящие борцы за свободу, такие, как Марченко, погибли впсихлечебницах, о них не вспоминают, власти постарались вытравить даже память онастоящих людях. Обратите внимание, деточка, даже сегодня журналисты ненаписали ни одного материала о тех, кого убила советская психиатрия. Почему?Слишком болезненная, страшная тема, кое-кто из «великих» профессоров,подписывавших лживые диагнозы, еще жив. Так что вся свобода слова уперлась лишьв возможность рассказов о проститутках на Тверской и о цвете трусовкакой-нибудь певички. Впрочем, справедливости ради отмечу: некоторые«голубчики» не понимали своей роли, не догадывались, в качестве кого ихиспользовали. Другие успешно делали вид, что не в курсе событий. Вот почемуФеликс назвал Матвея «голубчиком»…

Муж Муры всегда резко высказывался осуществующих порядках, в доме у Бирк часто собирался народ, люди сидели накухне и вели весьма откровенные разговоры. Правда, дальше болтовни не шли, русскойинтеллигенции свойственно принимать словесные излияния за дело – потрепалиязыком, значит, можно расходиться по домам, считая себя спасителями России.Матвей, как лучший приятель Феликса, был вхож в этот круг, правда, он восновном помалкивал, больше слушал, чем говорил. А потом вдруг получилпредложение о повышении.

Первым, кто узнал эту новость, оказалсяФеликс.

– Ты с ума сошел! – возмутился он.

– Я смогу сделать на посту начальникамного хорошего, – протянул Матвей.

– Превратишься в одного из «голубчиков»! –попер на друга Феликс. – Я тебе руки не подам!

– Ну и будешь дурак, – не обиделсяМатвей. – На себя посмотри! Спрятался дома, революционер кухонногоформата! Борец под одеялом! Смешно! Иди с плакатом «Долой КПСС» на Краснуюплощадь! Выстрели в Брежнева! Взорви Кремль!

Присутствовавшая при разговоре Мураперепугалась, выдернула из стены телефонный шнур и зашипела:

– Мотя! С ума сошел!!! Подобные заявления– это уж слишком!