– Липа.

– Уже не «липа», – отрезали с той стороны.

– Почему?

– На часы взгляни, – буркнула мегера, –полдень пробило.

Я швырнула «Сименс» в «бардачок». Ну и кадры, небось тамсидят одни старые девы, вон какие злые, просто собаки. Хотя, например, наши псыизлучают только доброжелательность! Делать нечего, придется ехать к этому Бонифацию.Может, у деда имеется внук, названный в его честь. Правда, если учесть, чтодедуле без малого сто лет, внучку его небось все пятьдесят.

Комаров переулок, кривой и узкий, изгибался во все стороны.Дома тут оказались под стать переулку – кособокие, перекошенные, словно пьяные.Номер семь выглядел совсем уж мерзко. Можно посоветовать киношникам снимать внем сериал про ужасы войны. Здание смотрело на мир выбитыми стеклами лестничнойклетки. Трехэтажное, дико грязное, с облупившейся штукатуркой. Дверь в подъездстояла нараспашку, ни о каком кодовом замке или домофоне речи не шло. Внутрибыло холоднее, чем на улице, и резко воняло кошачьей мочой. Первая квартираоказалась, естественно, у самого входа. Звонка не нашлось. Я заколотила в дверьногой, послышался тихий лай, потом шарканье, затем дверь без лишних вопросовраспахнулась. Я глянула на хозяина и вздохнула.

На пороге стояла мумия, замотанная в какие-то тряпки. Кногам, обутым в валенки, жалась старая болонка, грязная и клочкастая, на рукахмумия держала почти лысую кошку, один глаз у которой был затянут бельмом.Вместе этой гоп-компании двести лет, никак не меньше.

– Вы ко мне? – неожиданно бодро поинтересовалсядедушка.

Собачка ткнулась в мои сапоги и тоненько запла-кала.

– Фу, – строго сказал хозяин.

– К вам, – ответила я. – Бонифаций Юлианович?

Дедуся кивнул:

– Вы из собеса?

Решив не пугать пожилого человека, я поспешила подтвердить.

– Да.

– А где Танечка?

– Заболела.

– Ладно, – смилостивился дедок, – входи,детка, прямо по коридорчику, на кухню.

Я добралась до темноватого помещения и села на жесткийвенский стул с гнутой спинкой. Надо же, у кого-то они еще сохранились.Помнится, подобные стояли в коммуналке на улице Кирова, нынешней Мясницкой, гдепрошло мое детство.

Собачка вновь ткнулась мне в ноги и зарыдала. Я нагнулась,погладила плачущее животное и обнаружила, что под скомканной шерстью нет тела,одни тоненькие, хрупкие косточки, животное было измождено до предела. Впрочем,и хозяин, и кошка выглядели просто скелетами, один обтянут кожей, другой мехом…

– Ты, деточка, зря пришла, – со вздохом промолвилдедок.

– Почему?

– Так пенсия еще три дня тому назад кончилась, аследующую дадут не скоро, за продуктами идти не надо. Ступай дальше.

Я обвела взглядом компанию.

– Что же вы едите?

– Позавчера каша у нас была, геркулес на воде.

– А вчера и сегодня?

Бонифаций Юлианович пошамкал ртом:

– Собрался я, милая, в «Азазель» пойти, да закрыласьнаша точка.

– Куда?

– В «Азазель», трактир тут недалеко был, хозяин мне дляКрошки и Васьки пакет давал с объедками, добрый человек. Я тебе по секретупризнаюсь, и сам ел. А почему нет? Продукты свежие… Но вот прогорел. Мне бы ине надо еды, да вот Крошку с Васькой жалко.

Я просто потеряла дар речи.

– Васька еще ничего, – продолжал Бонифаций,кутаясь в нечто, бывшее когда-то одеялом, – а Крошка плачет и плачет,спасу нет.

– Дедушка, – проорала я, – сейчас я, мигом,только подожди!!!

Вылетев на улицу, я вбежала в ближайший супермаркет ипонеслась по отделам.

Примерно через полчаса была готова геркулесовая каша.

– Экая ты транжира, – качал головойБонифаций, – на молоке сварила, с сахаром… А это чего?

– Колбаса «Докторская».

– Ишь ты, – покачал головой дед и принялсяаккуратно хлебать овсянку.

Я осторожно опустила на пол две миски. Крошка и Васькаринулись к еде. Я никогда не думала, что кошка начнет с таким энтузиазмом естьгеркулес. Фифина и Клеопатра ни за что бы не притронулись к этому блюду.Впрочем, наши киски отворачивают носы и от мяса, если оно, на их взгляд,недостаточно свежее. Несчастный же Васька на едином дыхании проглотил угощение,потом вылизал миску и сел около пустой посуды, уставившись на меня круглымижелтыми глазами. Впрочем, Бонифаций Юлианович и Крошка не отстали от кота.Дедушка опустошил тарелку мгновенно и потянулся к кастрюльке.

– Сейчас не надо, – пробормотала я, – можетстать плохо, вы долго голодали.

– Твоя правда, детка, – вздохнул старик, –жадный стал, вот рука и потянулась.

– Вы живете тут совсем один?

– Как перст.

– Никого нет? Ни детей, ни внуков?

Бонифаций покачал головой:

– Сын умер, была еще внучка, да только она уехаладавно, обещала писать, но, видно, не судьба…

– Вам никто не помогает?

– Ну приходит от вас женщина из собеса, два раза вмесяц, да мне чаще и не надо… Пенсии аккурат на два похода в магазин и хватает.

Потом он, очевидно, увидал мое вытянувшееся лицо и быстросказал:

– Я не жмусь, мы хорошо живем, в этом месяце толькопоистратились, потому что пришлось телевизор чинить.

И он ткнул пальцем в маленький черно-белый агрегат.

– Не могу без новостей, ты погоди, сейчас тебе кой-чегопокажу…

С этими словами дедушка пошел к двери.

– А как звали ваших родственников? –поинтересовалась я.

– Сына Егором, внучку Катей, – ответил Бонифаций идобавил: – Жена еще была, Елизавета Андреевна, царство ей небесное, светлаяпамять… А больше и никого.

Он ушел. Я осталась сидеть на холодной кухне, разглядываяруины мебели и остатки посуды. Грязные занавески свисали с ободранного карниза,здесь не было даже тараканов, от которых так страдают старые дома,расположенные в центре. Скорей всего хитрые насекомые не заглядывали вквартиру, зная, что там нечем поживиться.

Внезапно Крошка подошла ко мне и села у ног, преданно глядяв глаза.