– Замыслы Всеотца, моя дорогая, могут простираться на много лет… и на несколько человеческих веков, – мягко ответил ей Вальгест. – Никто их не знает, кроме его самого. Сдается мне, не Игмор ему нужен и уж тем более не два его подельника. Всеотец метит в дичь покрупнее. Я думаю, это он хотел лишить киевского князя соперников, отдать всю власть над русами севера и юга в его руки… и поглядеть, что он будет делать. Что он выберет: власть или славу? Чему посвятит себя: сбережению своего рода, преумножению богатств и своей удачи? Власть, мирная жизнь, богатство и почет, радость видеть, как рождается и растет многочисленное потомство, как процветает держава? Или это искушение он преодолеет и выберет путь воина: бесконечный поход, неизбежно ведущий к гибели на поле боя? Иного пути к вечной славе нет. И чем большим человек пожертвует ради нее, чем выше и дольше его слава. Теперь, когда Святослав владеет всей Русью, а соперничать с ним могут лишь его же малые дети, он обладает куда большими богатствами для жертвы. А значит, и слава, которую он сможет ими выкупить у вечности, возрастет. Если он сделает этот выбор.

– Откуда тебе все это известно? – вырвалось у Правены, завороженной этим рассуждением.

Ее чем-то задело, что Вальгест назвал ее «моя дорогая». Она не могла упрекнуть его ни в грубости, ни в навязчивости. Все эти дни путешествия от Хольмгарда она часто ловила на себе его внимательный взгляд, даже слишком мягкий для такого человека, но в нем не было похоти. Склонность Вальгеста смущала Правену, но даже не тем, что в ее положении еще долго не стоило замечать такие склонности. Под защитой Бера и Алдана она не боялась бы домогательств даже менее приятного человека, чем Вальгест, дело было в другом. «Человек Одина» был не то, что все прочие мужчины. Он его склонности веяло не жаром любовной страсти, а холодом могильной земли. Но как горяча была его рука, когда он взял руку Правены там, на берегу Змеева озера. «Я обрубил Градимиру путь», он сказал? Для этого он такой яростью рубил землю секирой?

– Я немного понимаю, как мыслит Всеотец. Как малая волна понимает мысли моря.

– Это потому, что ты «человек Одина»? – спросил Бер.

– Владыка Ратей – мой единственный отец.

– А мать у тебя есть? – спросила Правена, повинуясь женской привычке думать о семье.

– Моя мать – великанша… битвы! – Вальгест улыбнулся и показал секиру за поясом[24]. – Другой нет.

– Железный нрав у твоей матери! – сказал Дюри, один из Беровых отроков.

Слушатели улыбнулись шутке, отгоняя чувство легкой жути. С тем и отправились верхом в Перенегово гнездо: Эскиль полагал, что там скорее, чем в другом месте, окажут гостеприимство чужаку.

Вефрид из вежливости постояла под навесом избы, пока все садились на коней.

– Пожелаешь нам удачи? – обратился к ней Бер.

Он все не оставлял надежды победить неприязнь хозяйской дочери. Перехватил ее взгляд: она пристально смотрела на кожаный чехол у его седла и торчавшие из него древки пяти сулиц с вырезанным змеем. Змеи на лезвии ждали добычи…

– У вас и своей удачи довольно, – надменно ответила Вефрид и ушла в дом, не дожидаясь, пока ловцы уедут.

Однако и дома Вефрид не удалось заняться ничем полезным. Мысленно она продолжала спорить с Бером и доказывать ему, что «настоящий сын конунга» должен быть каким-то не таким. Когда Сванхвит встретила того Рагнара из сказания, то сразу его узнала, хоть он и притворялся пастухом и был очень плохо одет. Можно ли было узнать в Бериславе человека из рода конунгов, если бы он сам не сказал, кто такой? Ну, взгляд у него уверенный, но все же… если уж ты хотя бы внук конунга, то можно было бы обзавестись носом покрасивее! Вефрид сама понимала глупость своей досады, но не могла ее прогнать.

– Фрида, слышишь? – В избу засунулся Рагнар – не тот конунгов сын, переодетый пастухом, а этот, брат Вефрид. – Бывальцевы девки за черникой идут, тебя зовут. Пойдешь?

– Пойду! – Вефрид вскочила и схватила свое любимое лукошко из-под скамьи у двери. – Скажи модир, что я ушла.

* * *

В Видимирь возвращались под вечер. Неспешно ехали цепочкой по узкой лесной дороге; после целодневных разъездов по весям и выселкам все устали и проголодались. День прошел в бесполезных разговорах: весняки о беглеце ничего не знали, ни его, ни Эскилевой лошади не видели, зато очень хотели подробно расспросить, что там вышло с этим убийством возле Змеева камня. Особенно устала Правена: она с девических времен умела ездить верхом, но не привыкла проводить в седле целые дни. Бер поглядывал на нее с безмолвным сочувствием: сперва долгие дни в лодье на Мсте, теперь вот разъезды верхом – завтра она не сможет с постели подняться. Лучше бы она послушалась Хельги и осталась в Видимире отдохнуть: случись им наткнуться на Градимира, Алдан его узнал бы. Но Правена не хочет и слышать об отдыхе: ей кажется, что даже одним днем бездействия она предает погибшего мужа. Хотя сам Улеб, конечно, предпочел бы видеть ее дома в Выбутах, с Утой и ребенком.

Еще не темнело, но от серого неба, покрытого тучами, на лес падала сумрачная тень. Во влажном воздухе висел запах мха, хвои, близкого болота. Потихоньку накрапывал дождь – еле заметные капли, пробившись сквозь свод еловых лап над тропой, холодной иголочкой касаются щеки, вроде ты еще не мокрый, но мысленно уже видишь себя под проливным дождем, и заранее пробирает неуютная зябкая дрожь. Бер, не зная здешних мест, хотел спросить у Хавстейна, далеко ли еще до дома, но тот опередил его.

– Ёлс твою овду! Да это же Фрида!

Хавстейн ехал первым и раньше других заметил, что впереди них по той же дороге бредет девочка. Им была видна только ее спина и светлая коса из-под платка. Даже издали было ясно, что это не словенка и не мерянка, а русинка: на ней была не понева со вздевалкой и не короткий кафтан из грубой шерсти, а длинное серое платье – некрашеное, ибо кто же станет в лесу марать дорогие цветные вещи?

Почти тут же лесная странница услышала позади себя шум конного отряда и обернулась. Это и правда оказалась Вефрид с лукошком в руках. Она тоже устала: глаза казались больше, а багрово-синие пятна черничного сока на губах в сочетании с серым платьем придавали ей сходство с лесной тенью. Не знать, что для русалок уже