– в этом Вефрид смогла убедиться, когда они охотно приняли предложение сходить в баню. Уже темнело, когда Бер с Правеной, Алданом и Вальгестом пришел в избу Эскиля на ужин: тот хотел и проявить себя гостеприимным хозяином, и еще обсудить с Бером его дело.

Но сначала Хельге хотелось вызнать побольше о жизни семьи – об отце Бера, Тородде, о его дяде Логи-Хаконе, умершем несколько лет назад.

– У нас в Хольмгарде хорошо помнят твою мать – Снефрид Серебряный Взор, – рассказывал Бер, сидя за столом в просторной избе, где когда-то обитал Несвет, сын Олава, а теперь хозяйничал Эскиль Тень. – И о тебе моя бабушка порой вспоминала, о твоих «ведьминых камнях». Я слышал, она подарила тебе янтарный «ведьмин камень»… и надеялась, что еще когда-нибудь его увидит…

– Мы подумывали об этом, – Хельга взглянула на дочь, – но прошлой зимой у вас была какая-то война, а мой опыт научил меня, что не стоит ездить в Хольмгард, когда на носу какая-то война! Да и виделись мы так давно…

– Однако вон я вижу «ведьмин камень»… – Бер посмотрел на ожерелье Вефрид. – Тот самый?

– Да, тот самый. – Хельга тоже посмотрела на кусочек непрозрачного желтого янтаря с природным отверстием, подвешенный на серебряном колечке к ожерелью дочери. – Тот, что Сванхейд нашла у моря, когда ехала, чтобы выйти за Олава конунга… Ей тогда было семнадцать лет – лишь на год больше, чем тебе сейчас, Фрида.

– Я рада, что не попала на войну! – Вефрид взглянула на Бера вовсе не дружелюбно. – Мне хватило того, что я увидела в Перунов день…

– В Перунову ночь, – поправил Рагнар.

– Ты, должно быть, имеешь немалый опыт… отнятия жизни. – Судя по голосу и лицу Вефрид, она не одобряла этот опыт.

– Нет, – спокойно ответил Бер. – Мне пришлось это сделать впервые.

– И как тебе – понравилось? – Вефрид выразительно раскрыла глаза, но в ее любопытстве чувствовалась издевка.

– Я не из тех, кому нравится проливать кровь. Но я сделаю все, что необходимо для чести рода и для мести за моего брата. Если бы я не хотел или не смел этого сделать, то был бы недостоин сидеть с тобой за одним столом.

Возразить на это Вефрид не могла и молча отвернулась.

– Я вижу, ты чем-то недовольна, – настиг ее голос Бера. – Но не понимаю чем. Ведь нельзя же предположить, что этот человек, Девята, был чем-то… любезен такой девушке, как ты.

– Любезен? – Пропустить это мимо ушей Вефрид не могла и взглянула на Бера, но с таким видом, будто ей предложили откусить кусочек дохлой жабы. – Он ничем не мог быть мне любезен! Наша семья в родстве с Анундом конунгом, а он ведет свой род из Свеаланда… как тебе должно быть известно. Но мы приняли его в дом, когда он нуждался в убежище, он ел наш хлеб… И вдруг его убили на нашей земле, у почитаемого камня, на празднике всей округи… да еще и ночью, тайно… Хорошее украшение праздника!

Вефрид запнулась: ей было трудно объяснить, почему ее так напугало это происшествие. Она привыкла к безопасности, и сулица Бера не только убила Девяту, но и разрушила неприкосновенность того круга, в котором Вефрид жила, подорвала непреложное право ее собственной семьи распоряжаться в этом краю. Бер принес в ее дом угрозу внезапной насильственной смерти – словно змей двухголовый внезапно пал из черной тучи, – и Вефрид не могла подавить отвращения, глядя на него. И предупреждал он не напрасно: с каким-то гадливым любопытством она выслушала всю сагу об убийстве Улеба, и теперь эти неприятные видения не давали ей покоя. Коль, тот, кого она считала человеком не хуже других, оказался убийцей! Одним из тех, кто без повода поднял руку на сына конунга – настоящего сына конунга, ибо Улеб, конечно, таким и был, это подтверждает Правена, его жена. Знала бы Вефрид – не стала бы болтать с Колем, отшатнулась бы сразу, как от бешеного пса! Сейчас она, вспоминая те невинные беседы, морщилась, как если бы могла подхватить от него что-то нехорошее. Но, с другой стороны, сам Бер не знает точно, как все вышло. Может, Коль еще и не виноват, или не так виноват, чтобы карать его смертью, не дав сказать ни слова в оправдание! И покойный Коль, и сидящий перед Вефрид живой Бер были в ее глазах одинаково замараны с ног до головы жестоко пролитой кровью. Как бы ей хотелось никогда не видеть ни одного из них и ничего об этом не знать! А суровое, замкнутое лицо Бера, его сдержанные повадки подтверждали, что он своим успехом удовлетворен и ни о чем не жалеет. И он так нехорош собой – тот случай, когда лицо и душа человека друг с другом схожи. Вефрид хотелось снять и убрать подальше янтарный «ведьмин камень» как связь с Хольмгардом, утратившую для нее всякую привлекательность, но она боялась обидеть этим свою мать.

– Я прошу прощения, на празднике это было не слишком уместно, – согласился Бер. – Но там проще всего подобраться незаметно и устроить дело, не опасаясь задеть невинных людей.

– Эти двое, Девята и Градимир, обманули вас и обманом добились вашего расположения, – заметил Вальгест. – Если бы они честно объяснили тебе, Эскиль, кто они такие и почему здесь оказались, ты мог бы решить, оказывать ли им покровительство, принимать ли в дом, защищать ли их.

– Скажи, Эскиль, если бы ты знал, от кого и почему они прячутся, ты стал бы их защищать? – подхватил Бер.

– Пожалуй, нет, – подумав, решил Эскиль. – Мне нет дела до раздоров между Святославом киевским и его родичами, но мне не нужны в моей округе убийцы.

При этом он смотрел на Бера, и получилось, что эти слова он относит и к нему.

– Вот именно! – вполголоса поддержала Вефрид, исподлобья глядя на Бера.

– Мы покинем эти места, как только найдем моего врага! – Бер не привык, чтобы ему, внуку Олава, указывали на дверь.

– Мы сами предложили тебе, Берси, наше гостеприимство! – вмешалась Хельга; голос ее звучал ласково и примирительно, но взгляд, брошенный на дочь, был весьма строг. – И вовсе не желаем, чтобы ты спешил нас покинуть скорее, чем это нужно для успеха твоих дел.

– Я не думала, что сын конунга может… напасть в ночи на безоружного, пусть он даже трижды убийца! – Вефрид так разволновалась, что не могла сдержаться. – Словно волк, словно змей… из-под камня.

– Я не сын конунга. Конунгом был мой дед, Олав.

– Это все равно!

Бер был в растерянности, и ему