венгерская революция и ее репрессии не вызвали настоящего кризиса в мировой политике. Проще говоря, она не привела к прямому конфликту между двумя противоборствующими сверхдержавами и их военными блоками. Однако широкая общественность считала и до сих пор считает, что эти события представляли собой серьезный кризис; ярая освободительная пропаганда, которую американцы вели с такой интенсивностью вплоть до октября 1956 года, заставила многих поверить, что такое событие, как революция, обязательно приведет к конфликту и политическому кризису между Востоком и Западом. Твердая публичная позиция администрации Эйзенхауэра против советской интервенции, дебаты и резолюции чрезвычайной сессии Генеральной Ассамблеи ООН, одновременный Суэцкий кризис и советские ракетные угрозы наводили многих наблюдателей на мысль, что венгерская революция на самом деле была серьезным кризисом в отношениях между сверхдержавами.

Таким образом, реальное значение Венгерской революции с точки зрения международной политики так и не было четко осознано общественностью ни в западных странах, ни в восточном блоке. Напротив, параллельные события в Венгрии и Польше, а также Суэцкий кризис способствовали и продолжают способствовать мифическим интерпретациям бездействия Запада. Эти объяснения, вместо того чтобы рассматривать отсутствие реакции Запада как результат общего принятия постъялтинского европейского статус-кво, пытаются представить его как обусловленное той или иной исключительной ситуацией, применимой только к конкретному случаю венгерской революции. Так, были придуманы часто цитируемые аргументы: то кризис на Ближнем Востоке помешал западным государствам выступить единым фронтом против Советского Союза, то американское руководство было занято предстоящими президентскими выборами, то госсекретарь Даллес попал в больницу в самые критические дни, то американские войска не могли быть введены в Венгрию только из-за географии.

Венгерская революция и ее подавление на короткое время нарушили процесс разрядки, развивавшийся с 1953 года, но в целом не остановили его и даже не повлияли на его дальнейшее развитие. Напряженность, которую вызвала советская интервенция и последовавшие за ней упреки Запада, в основном ограничилась уровнем пропаганды на сессиях Генеральной Ассамблеи ООН. Все это не повлияло на готовность США (или Франции и Великобритании) и Советов к переговорам, и поэтому весной 1957 года возобновился взаимный политический дискурс. К концу того же года началась интенсивная подготовка к саммиту четырех держав по женевскому образцу.

Однако за эти несколько месяцев отношения двух сверхдержав претерпели радикальные, беспрецедентные изменения, полностью изменившие мировую политику.¹ К лету 1957 года Советский Союз разработал первое поколение межконтинентальных баллистических ракет, в августе провел первое успешное испытание этих ракет, а в октябре запустил свой первый спутник, Спутник. Новые советские ракеты представляли угрозу не только для Западной Европы, но и непосредственно для территории Соединенных Штатов, стратегическая неуязвимость которых исчезла в одночасье. Таким образом, до сих пор теоретический баланс сил начал становиться реальным, и с этого момента гонка вооружений сводилась лишь к вопросу о том, какая из сторон сможет угрожать своему противнику большим количеством ракет. Такой поворот событий почти до иррациональной степени повысил самоуверенность советских лидеров, в первую очередь Хрущева. Хотя они были готовы к переговорам и даже часто инициировали их, они, по сути, стояли на другой земле и вели переговоры с гораздо более сильной позиции. В 1955-1956 годах, когда советско-американские отношения претерпели самое впечатляющее улучшение с 1945 года, Советский Союз был заинтересован в достижении соглашения с Соединенными Штатами, особенно в области контроля над вооружениями, даже если это требовало значительных компромиссов. С середины 1957 года, напротив, Советы пытались использовать переговоры только для получения политической выгоды и улучшения собственного положения. Резко изменившаяся стратегическая ситуация, а главное - новая уверенная позиция Советов, привела к отказу от часто звучавших в конце 1950-х годов призывов к "полному разоружению" и, наконец, к бешеной гонке вооружений 1960-х и 1970-х годов.

Учитывая все это, возможно, не будет совсем уж голословной гипотеза о том, что если бы венгерская революция не нарушила процесс разрядки, остановив переговоры на эти решающие несколько месяцев, то сверхдержавы могли бы прийти к соглашению, которое привело бы к снижению уровня вооружений и, соответственно, к снижению напряженности в мире в последующие десятилетия. Есть, однако, и другой аргумент, который также основан на вопросе о том, что могло бы произойти, если бы процесс разрядки не был временно прерван событиями 1956 года. Согласно этой линии рассуждений, тяготы гонки вооружений, продиктованные американцами, были бы предотвращены или, по крайней мере, смягчены и отложены. Эта гонка вооружений, продолжает аргумент, практически искалечила советскую экономику и в конечном итоге привела к ее полному краху. Такое политическое развитие событий, следовательно, могло бы продлить эпоху застоя на десятилетия, и, естественно, заключает эта линия, падение коммунистических режимов в Восточной и Центральной Европе не могло произойти в конце 1980-х годов. Оба аргумента имеют убедительные элементы, и, как и в случае со всеми историческими вопросами "что, если", нет возможности узнать, какой сценарий был бы реализован.

Организация Объединенных Наций и Третий мир

Единственным форумом международных отношений, где подавление венгерской революции приобрело значительное значение, была Организация Объединенных Наций. Вторая чрезвычайная сессия Генеральной Ассамблеи (первая была посвящена Суэцкому кризису) 4 ноября 1956 года, инициированная США, и одиннадцатая сессия Генеральной Ассамблеи в ноябре и декабре приняли несколько резолюций, призывающих Советский Союз вывести свои войска, а правительство Кадара - принять генерального секретаря ООН и наблюдателей ООН. Поскольку венгерское правительство отказалось сотрудничать, у ООН не было возможности изучить ситуацию на месте. Чтобы обойти эту проблему, в январе 1957 года ООН создала специальный комитет, который должен был составить отчет о точном ходе и характере событий в Венгрии, основываясь на рассказах тех, кто принимал участие в революции и затем бежал на Запад, а также на любых других источниках, доступных на тот момент. В докладе, завершенном к июню 1957 года, восстание оценивалось как спонтанное и инстинктивное выражение стремления венгерского народа к свободе. Генеральная Ассамблея одобрила доклад подавляющим большинством голосов в сентябре. Тем не менее, ей неоднократно не удавалось провести в жизнь какие-либо решения, касающиеся Венгрии, и венгерский вопрос бесплодно продолжал стоять на повестке дня ООН из года в год вплоть до декабря 1962 года.

За политикой ООН в отношении Венгрии стояло, прежде всего, намерение американской дипломатии вернуть себе часть престижа, который она потеряла во время революции из-за своего бездействия. Администрация Эйзенхауэра хотела показать миру и американской общественности, что, хотя она не могла пойти на прямой конфликт сверхдержав, чтобы помочь делу венгерской революции, после ее подавления она готова взять на себя все обязательства, чтобы сделать ее последствия в какой-то степени сносными. Но все это нужно было сделать тонко, чтобы осуждение советской интервенции не поставило под угрозу