И открываю я застежки,

Чтоб с Ангелом моим пропасть…

– Брис, какой ты очаровательный озорник. Как ты мог так быстро придумать стихи в его стиле, это же почти Рильке!

– Девочка моя, мне так трудно бороться с соперниками, сбрасывать Шекспира с пьедестала, выводить тебя из экстаза от Рильке, позволь…

– Мне так хорошо, Брис. Твои слова любви настолько упоительно-восхитительны, что стали неотъемлемой частью моей жизни и, когда ты молчишь, я скучаю без них. Я сделаю всё…

– Ты помнишь, mon amour, эту фразу я произнес в первые минуты нашей встречи. А ты, вернее в твоем каждом жесте и слове было такое чувство собственного превосходства, такая женская мощь, свежесть очарования, что я выпал в осадок. А я ведь взрослый, уверенный в себе мужчиа, располагающий всеми атрибутами для женского восхищения, но я никогда никого не носил на руках, и если бы мне сказали, что я упаду на колени и буду целовать тебе туфли, я бы просто покрутил пальцем у виска и не поверил бы, потому что я никогда не любил, а только позволял себя любить. Извини, это так мерзко говорить об этом, но все это было в прошлой жизни, до нашей эры – эры рождения любви. Сама не ведая, что такое любовь, ты открыла мне её, подарив незабываемые ощущения от прикосновений к тебе, от блаженства стоять перед тобой на коленях и вдыхать твой фиалковый запах, мыть тебе руки и целовать пальцы. Я прекрасно знал проникающую силу своего взгляда, от которого трепетали красивые женщины и тут же мысленно отдавались мне, и вдруг ты спокойно мне заявила: «А на меня это не действует». И тут до меня дошло, что всю жизнь я искал только тебя, прозрачно-хрустальную и девственно-чистую, и независимо от моей воли я рухнул к твоим ногам, шепча: «Господи, не отними ее у меня. Помилуй». Впервые в жизни мне открылись потоки необыкновенной нежности, так хотелось быть рядом с тобой, служить тебе, поэтому каждую минуту, прожитую без тебя, считаю потерянной. Я очень счастлив, но выполнять все твои запреты настолько тяжело, что свихнуться можно.

– Я сделаю всё, чтобы больше тебя не возбуждать. Я надену чадру!

– Чертовка сладкая, я так тебя люблю, что ты можешь вить из меня верёвки. По госплану, когда мы обвенчаемся?

– После знакомства с твоими родителями. Только при них ты веди себя… ну, чтобы я не краснела.

– Девочка моя, родители будут от тебя без ума с твоим моральным кодексом строителя коммунизма. Они у меня классные. Долгое время работали вместе в разных странах Африки как врачи без границ. А сейчас на заслуженном отдыхе продолжают активно участвовать в разных ассоциациях, как говорит мама «быть бинтом на ранах человечества».

– Брис, почему ты раньше мне не рассказал. Ты знаешь, как это важно для меня сделать мир прекраснее, добрее, справедливее, человечнее. Если твои родители участвуют в этом, мне так радостно надеяться, что их сын прекратит приглашать меня в самые лучшие рестораны Парижа, а займется со мной поисками истинных ценностей: привести мир к совершенству, равенству, братству. Вот тогда мы будем совпадать с тобой тютелька в тютельку.

– По-русски это называется «тютелька»? Как это нежно. Моя тютелька, конечно же, мы будем стараться изменить мир и обязательно построим коммунизм в отдельно взятой семье и будем жить под твоим девизом, который мне страшно нравится: «Никогда не думай, как другие, и всегда думай о других», но я хотел бы дополнить – всегда помни, что Брис тебя любит, любит бесконечно…

В ресторане «Les Editeurs» («Издатели») меня поразило множество книг, их было около пяти тысяч, что создавало особую атмосферу интимности, уютности, душевности. На диванах, стоящих вдоль стены, можно было побеседовать прежде, чем сесть за уже сервированный стол.

Пьер представил меня своим бывшим одноклассникам, и по французскому обычаю все меня целовали в обе щеки. Специально для Сильви, я надела ее серьги и, чтобы они вольно струились во всей красе, подняла и заколола волосы крупной шпилькой в форме скрипичного ключа. Других украшений у меня не было, только смело сияли обнаженные плечи на черном фоне платья, которое заканчивалось кружевной юбкой, стоящей веером, как у балерины. Туфли на высоком каблуке, рост Бриса позволял мне носить любые «стилетто», завязывались на тонкой щиколотке в бант бархатными лентами.

С интересом рассматривая книги на полках (многие были с автографами авторов), я невольно слушала разговоры – воспоминания друзей, которые смогли сохранить тёплые отношения, что в индивидуалистическом капиталистическом обществе бывает редко. Сама французская система образования не создает условий для зарождения настоящей дружбы. В школе нет никакой общественной жизни: ни стенгазеты, ни вечеров, ни спектаклей, нет общего творческого задора для создания радости быть вместе. В учебных заведениях нет актовых залов! Дети не знают, что такое выпускной вечер!

Из разговоров я поняла, что родители Бриса, особенно его мама, сыграли важную роль в жизни класса, открыв двери своей квартиры для всех, приглашая родителей и детей для знакомства. Потом дети стали приходить сами, играли на рояле, пели, смеялись, делали уроки. Они знали, что здесь их ждет щедрое угощение и, в трудную минуту, мудрый совет матери Бриса. Ведь о проблемах проще говорить с чужими родителями, чем со своими.

В классе «terminal» – так называется последний год обучения во французской средней школе, многие стали совершеннолетними и «крутили» свою первую любовь. Родители Бриса правильно поступили, нагрузив своего сына спортом, музыкой, плюс подготовкой к выпускным экзаменам – бакалории – так здесь называется аттестат зрелости, или проще ВАС. После экзаменов, Роксана пригласила весь класс на вечеринку до самого утра, чтобы вместе встретить рассвет на балконе с видом на Люксембургский сад. Родителей и домработницу она куда-то отослала. Музыка, шампанское кружили головы. Роксана с большим юмором рассказывала, как она заманила в свою комнату Бриса, который ей очень нравился. Аккуратненький и немного брезгливый Брис, увидев совсем не творческий беспорядок, позорно бежал, отправив своего друга Алекса утирать слезы Роксане. Он блестяще справился, был нежным и не брезгливым, но у девятого претендента на французскую корону было смешное чудачество-традиция – он мог жениться только на той женщине, чью щиколотку сможет «обнять» пальцами правой руки, к сожалению, Алекс никак не мог соединить свои пальцы на щиколотке Роксаны. С тех пор он получил прозвище – Щиколотка.

– Почему щиколотка играет такую важную роль? – спросила я шепотом у Сильви.

– Глупости все это. Раньше считалось, что истинная порода женщины определяется по тонкости щиколотки и талии. В